«Характеристика права собственности как вещного права»

1.1. Собственность и право собственности

Вещные права оформляют и закрепляют принадлежность ве­щей (материальных, телесных объектов имущественного оборота) субъектам гражданских правоотношений, иначе говоря, статику имущественных отношений, регулируемых гражданским правом. Этим они отличаются от обязательственных прав, оформляющих переход вещей и иных объектов гражданских правоотношений от одних участников (субъектов) к другим (динамику имущественных отношений, т.е. собственно гражданский оборот), а также от ис­ключительных прав, имеющих объектом нематериальные резуль­таты творческой деятельности, либо средства индивидуализации товаров («интеллектуальной» и «промышленной собственности»).

Юридическую специфику вещных прав составляет, во-первых, их абсолютный характер, отличающий их от относитель­ных, обязательственных прав. Во-вторых, все вещные права оформляют непосредственное отноше­ние лица к вещи, дающее ему возможность использовать соответству­ющую вещь в своих интересах без участия иных лиц. Вл. Соловьев по этому поводу писал: «Собственность есть идеальное продолжение личности в вещах, или ее перенесение на вещи».1 В обязатель­ственных отношениях управомоченное лицо может удовлетворить свой интерес лишь с помощью определенных действий обязанного лица (по передаче имущества, производству работ, оказанию услуг и т.д.). Кроме того, они защищаются с помощью особых, вещно-правовых исков, что составляет их третью отличительную черту. Наконец, в-четвертых, специфика вещных прав традиционно усмат­ривается также и в том, что их объектом могут служить только индивидуально определенные вещи, а потому с гибелью соответствующей вещи автоматически
прекращается и вещное право на нее.

Объектом же обязательственного права является поведение обязанного лица – должника, причем обязанность последнего может переходить к другим лицам в порядке правопреемства. Та­ким образом, вещные права получают свой, особый правовой ре­жим, отличный от режима обязательственных прав. По объектам, а также по содержанию и способам защиты вещные права отлича­ются также и от исключительных прав (абсолютных по своей юри­дической природе), оформляющих отношения «интеллектуальной собственности».

Категорией вещных прав охватывается, во-первых, право собственности  – наиболее широкое по объему пра­вомочий вещное право, предоставляющее управомоченному субъек­ту максимальные возможности использования принадлежащего ему имущества.

Во-вторых, в нее включаются иные, ограниченные (по сравнению с содержанием права собственности) вещные права.

Право собственности является основным, наиболее важным, хотя и не единственным вещным правом. Поэтому с его рассмот­рения и начинается изучение категории вещных прав.

Термин «собственность» нередко употребляется в самых раз­нообразных значениях. В одних случаях его используют как синоним, эквивалент понятий «имущество» или «вещи», говоря, например, о «передаче собственности» или о «приобретении соб­ственности». В других случаях считают, что речь идет о сугубо эко­номическом отношении, а иногда, напротив, это понятие отождес­твляют с чисто юридической категорией – правом собственности и т.д. В результате этой путаницы складываются ошибочные пред­ставления и стереотипы относительно собственности, в частности распространенное мнение о том, что экономические отношения собственности юридически всегда оформляются только с помощью права собственности.1 Между тем в экономическом и юридическом понимании собственности имеются
существенные различия.

Собственность – это, конечно, не вещи и не имущество. Это – определенное экономическое (фактическое) отношение, подвергаемое правовому оформлению. Экономическое отношение собственности, во-первых, состоит из отношения между людьми по поводу конкрет­ного имущества (материальных благ). «Оно заключается в том, что это имущество присваивается конкретным лицом, использующим его в своих интересах, а все другие лица должны не препятствовать ему в этом; во-вторых, включает также отношение лица к присвоенному имуще­ству (материальному благу, в том числе к вещи) как к своему собствен­ному (ибо к своему имуществу обычный человек относится иначе, чем к чужому)».1

Право оформляет обе названные стороны экономических (фак­тических) отношений собственности: и отношения между людьми по поводу имущества, давая владельцу возможности защиты от необоснованных посягательств иных (третьих) лиц, и его отноше­ние к присвоенному имуществу, определяя границы его дозволен­ного использования. В первом случае проявляется абсолютный характер вещных правоотношений, в том числе правоотношений собственности. Bo втором случае речь идет о содержании и реаль­ном объеме правомочий собственника (или субъекта иного вещ­ного права). Таким образом, правовая форма отношений собст­венности (присвоения) предопределяется их экономическим содержанием.

Экономическое содержание отношений собственности заклю­чается, во-первых, в том, что лицо присваивает некие материальные блага (имущество, вещи), которые тем самым отчуждаются от других лиц. Очевидная суть присвоения заключается в отношении к присвоенно­му имуществу как к своему собственному. При этом присвоение ка­кого-то имущества (вещи) одним лицом неизбежно влечет отчужде­ние этого имущества от всех других лиц, иначе присвоение теряет всякий смысл. Поэтому, например, провозглашавшиеся у нас попыт­ки «ликвидации всеобщего отчуждения от средств производства» или еще от какого-либо имущества – бессмыслица, ибо конкретные вещи не могут быть одновременно присвоены всеми. «С этой точки зрения любая собственность (присвоение) является частной, ибо оформляет принадлежность конкретных вещей конкретным лицам (субъектам), в том числе, например, государству, поскольку последнее как само­стоятельный субъект в этом смысле противостоит всем другим субъ­ектам».1

Во-вторых, присвоение имущества связано с осуществлением над ним хозяйственного (экономического) господства, т.е. с исключительной возможностью лица, присвоившего конкретное имущество, по свое­му усмотрению решать, каким образом это имущество использовать. При этом такое лицо руководствуется собственными интересами, а не указаниями иных лиц, например органов государства, определяя направления использования своего имущества (какую его часть пус­тить в оборот и на каких условиях, какую оставить в резерве, какую потребить и т.д.), в том числе допуская к его использованию других лиц или устраняя их от этого.

В-третьих, лицо, присвоившее имущество, получает не только прият­ное «благо» обладания им как следствие своего хозяйственного гос­подства над имуществом. Одновременно на него возлагается и бремя содержания собственных вещей:

·       необходимость осуществления ремонта и охраны;

·       несение риска случайной гибели или порчи от причин, за кото­рые никто не отвечает, а также риска возможных потерь от не­умелого или нерационального ведения своих дел (вплоть до разо­рения и банкротства).

«В этом смысле наличие бремени собственности действительно обязы­вает владельца имущества быть настоящим, заботливым хозяином своих вещей и расчетливым коммерсантом».2 Именно сочетание блага и бремени собственности характеризует положение настоящего собственника, а отсутствие бремени забот, риска и потерь имущества ни­когда не сделает его подлинным хозяином. Убедительное подтвержде­ние этому дали попытки объявления трудовых коллективов «хозяева­ми» имущества государственных предприятий, предпринимавшиеся у нас в конце 80-х гг.

Таким образом, экономические отношения собственности представляют собой от­ношения присвоения конкретными лицами определенного имущес­тва (материальных благ), влекущие его отчуждение от всех иных лиц и предоставляющие возможность хозяйственного господства над присвоенным имуществом, соединенную с необходимостью несения бремени его содержания.

По мнению профессора Е.А. Суханова, фактические (экономические) отношения собственности по­являются как следствие формирования рыночного хозяйства, ос­нованного на товарно-денежном обмене. Ведь в натуральном хо­зяйстве производителю, как известно, незачем было «присваивать» произведенный им же продукт – он и так принадлежал ему, и ни­кому другому. А вот осуществить товарообмен без предваритель­ного присвоения товара невозможно, ибо произвести отчуждение (обмен) товара сможет только тот, кто его присвоил. Участники товарообмена должны быть уверены в том, что именно отчуждатель осуществляет хозяйственное господство над данным товаром (имуществом), являясь, следовательно, его собственником. По­этому отношения присвоения (собственности) являются необхо­димой предпосылкой товарообмена. Более того, как показывает исторический опыт, в товарном (рыночном) хозяйстве они неиз­бежно требуют юридического признания и правовой защиты. Ина­че говоря, здесь они всегда выступают как экономико-правовые отношения, поскольку их экономическое содержание немыслимо вне правовой оболочки.1

Из этого, однако, не следует, что такие экономические отно­шения юридически всегда оформляются только с помощью права собственности.
Экономические отношения собственности приобретают различные юридические (гражданско-правовые) формы. Ведь их объектом выступают товары, которые в развитом товар­ном обороте представляют собой отнюдь не только вещи, форму товара получают как материальные, так и нематериальные резуль­таты работ и услуг, нематериальные результаты творческой дея­тельности, а также отдельные права (например, оформленные в виде ценных бумаг) и даже средства индивидуализации товаров (товарные знаки, фирменные наименования и т.п.). Гражданско-правовой режим этих объектов устанавлива­ется с помощью не только вещных, но и обязательственных, и ис­ключительных прав. И даже вещные же права, имеющие объектом только вещи, тоже не исчерпываются правом собственности.

Таким образом, товар в экономическом смысле юридически отнюдь не всегда составляет объект права собственности (хотя он в любом случае, безусловно, является объектом тех или иных граж­данских прав). Экономические же отношения собственности как составная часть предмета гражданско-правового регулирования оказываются гораздо шире, чем непосредственный предмет права собственности или даже вещного права в целом. Последний, видимо, представляет собой лишь часть экономических отношений соб­ственности, охватывая отношения по принадлежности (при­своенности) только вещей, т.е. материальных благ, имеющих эко­номическую форму товара.

Экономические отношения присвоения выступают в различ­ных формах в зависимости от того, кто является их субъектом: от­дельный человек, группа лиц или организованный ими коллектив, государство или общество (народ) в целом. Соответственно этому обычно различают индивидуальное, групповое или коллективное и общественное, а также смешанное присвоение. Эти экономические формы присвоения и принято называть формами собственности.

Следовательно, формы собственности представляют собой эко­номические, а не юридические категории. Их нельзя отождествлять с правом собственности или с его разновидностями, выделяя или противопоставляя на этом основании, например, «право индиви­дуальной (или «частной») собственности» и «право коллективной собственности». Ведь формы собственности как экономические отношения получают различные юридические формы выражения, не сводящиеся только в праву собственности.1 Кроме того, участниками имущественных отношений, регулируемых гражданским правом, в том числе субъектами права собственности, могут быть не всякие субъекты экономических отношений присвоения.

В частности, в этом качестве не могут выступать трудовые кол­лективы, различные общины и тому подобные образования, не имеющие своего, обособленного имущества. Ведь они не отчуж­дают какое-либо имущество от имущества иных лиц, прежде всего от личного имущества своих участников (членов), а потому и не становятся самостоятельными участниками имущественных отно­шений (собственниками). Если же такое обособление происходит, то образуется новый самостоятельный собственник (юридическое лицо, например акционерное общество или общественная орга­низация), который становится индивидуальным, а не коллектив­ным субъектом, ибо его учредители (участники) теряют право соб­ственности на переданное ему имущество. В экономическом смысле субъектом присвоения (собственности) в такой ситуации может считаться и коллектив, но в гражданско-правовом смысле единым и единственным собственником становится только юридическое лицо. Следовательно, субъекты юридических отношений (права собственности) и экономических отношений (присвоения) совсем не обязательно совпадают.

«По этой же причине не может сложиться и юридических отно­шений «смешанной собственности», ибо соответствующее имущес­тво в действительности не «смешивается», а либо обособляется у нового собственника (юридического лица), либо остается принад­лежать прежним владельцам (на праве общей собственности). В силу этого, например, акционерное общество с преобладающим или даже со 100%-ным государственным участием тем не менее становится собственником своего имущества, которое нельзя бо­лее считать объектом государственной собственности (хотя рос­сийское законодательство о приватизации и исключает из числа приобретателей приватизируемого имущества хозяйственные об­щества с более чем 25%-ным государственным участием). Точно так же единым собственником своего имущества становится со­вместное предприятие (хозяйственное общество) с иностранным участием, являющееся юридическим лицом российского (или иного национального) права».1

В отличие от Е.А. Суханова А.Е. Черноморец считает, что нельзя игнорировать людей – работников, как составной части предприятия. Е.А. Суханов ошибается в том, пишет А.Е. Черноморец, что «считает необходимым признать термин «предприятие» экономическим понятием, а не юридическим».2

Имущественный оборот в рыночном хозяйстве требует принци­пиального равенства прав товаровладельцев как собственников имущества. Иначе говоря, возможности по отчуждению и приобретению (присвоению) вещей должны быть одинаковыми для всех товаровладельцев. В противном случае единого, нормального обо­рота не получится. Поэтому становится необходимым принцип равенства всех форм собственности, под которым понимается ра­венство возможностей, предоставляемых различным субъектам присвоения.

Следует, однако, подчеркнуть, что этот принцип тоже носит экономический, а не юридический характер. Обеспечить равенст­во всех форм собственности в юридическом смысле просто невоз­можно. Так, в государственной собственности может находиться любое имущество, в том числе изъятое из оборота; государство может приобретать имущество в собственность такими способами (налоги, сборы, пошлины, реквизиция, конфискация, национали­зация), которых лишены граждане и юридические лица. С другой стороны, юридические лица и публично-правовые образования отвечают по своим долгам всем своим имуществом, а граждане – за установленными законом изъятиями (приложение 1 к Гражданско-процессуальному кодексу). Поэтому ч. 2 ст. 8 Конституции РФ говорит о признании и равной защите, но не о равенстве различ­ных форм собственности.1

Следовательно, существование разных форм собственности (т.е. экономических форм присвоения материальных благ) отнюдь не требует появления зеркально соответствующих им разных прав собственности. При ином подходе эти разновидности права соб­ственности неизбежно повлекут различия в содержании прав собственников (как это имело место ранее, когда нахождение иму­щества в государственной или иной форме социалистической соб­ственности предоставляло ее субъекту неизмеримо большие воз­можности, чем форма личной собственности), нарушая тем самым основополагающий принцип равенства форм собственности. По­этому следует признать, что юридически существует одно право собственности с единым, одинаковым для всех собственников на­бором правомочий (т.е. содержанием), у которого могут быть лишь различные субъекты. В силу этого исчезает необходимость в выде­лении разновидностей права собственности, например отдельно­го права частной собственности, противопоставляемого праву пуб­личной собственности.

Провозглашение в ч. 2 ст. 8 Конституции РФ частной, публич­ной (государственной и муниципальной) и иных форм собственности имеет в виду именно экономические, а не юридические ка­тегории. При этом частная форма собственности (присвоения) и в конституцион­ном понимании является общим, собирательным понятием для при­своения (собственности) любых частных (негосударственных, не­публичных) лиц, в этом смысле противостоящим публичному или общественному присвоению (государственной и муниципальной (публичной) собственности).

Понимание же частной собственности как принадлежности имущества только одному – физическому лицу, и притом не вся­кого имущества, а прежде всего средств производства, да еще и лишь таких, которые он не в состоянии использовать сам, не при­бегая к найму рабочей силы (заведомо отождествляемому с эксплу­атацией трудящихся), основано на идеологических (политэкономических) догмах и не имеет сейчас ни юридического, ни прак­тического смысла.1

Говоря о понятии частной собственности, надо также иметь в виду, что в России даже сам термин «собственность» стал исполь­зоваться лишь во второй половине XVIII в., при Екатерине П (тогда как до этого царь, олицетворявший собой государство, мог произ­вольно изъять любое имущество у любого своего подданного). «Полная собственность», включающая право свободного распо­ряжения своим имуществом и освобожденная от многочисленных ограничений «в казенном интересе», была предоставлена извест­ной Жалованной грамотой дворянству лишь упомянутому сосло­вию в качестве особой привилегии. Только в результате реформ Александра II, проведенных уже в 60-х гг. XIX в., частная собствен­ность, «перестав быть привилегией, сделалась общей правовой нормой всего населения».2 При таких условиях законодательное признание и нормальное, а не политэкономическое понимание частной собственности способно не только оградить имуществен­ные интересы граждан и юридических лиц от произвольного вме­шательства публичной власти, но и стать достаточно эффектив­ным средством формирования подлинного, независимого от государства гражданского общества, в условиях которого только и может существовать нормальное рыночное хозяйство.

Не менее очевидным теперь становится и то, что никаких «иных форм собственности», кроме частной и публичной, в действитель­ности не существует. «Встречающиеся иногда попытки выделения на этой основе каких-то особых форм коллективной, общинной или смешанной собственности и соответствующих им особых «прав собственности» не могут иметь ни юридического (гражданско-правового), ни просто логического смысла, ибо субъектами соот­ветствующих имущественных отношений на самом деле всегда яв­ляются либо отдельные граждане, либо созданные ими организа­ции-собственники (юридические лица), что вполне укладывается в рамки обычного понимания частной собственности. В связи с этим признание возможности появления «иных форм собственнос­ти», кроме частной и публичной, следует считать результатом не­доразумения, основанного на идеологизированной, политэкономической трактовке частной собственности».1

Право собственности может быть рассмотрено в объективном и в субъективном смысле. В первом случае речь идет о юридичес­ком институте – совокупности правовых норм, значительная часть которых, имея гражданско-правовую природу, входит в подотрасль вещного права.

Однако в институт права собственности включаются не толь­ко гражданско-правовые нормы. Он охватывает все нормы права, закрепляющие (признающие), регулирующие и защищающие при­надлежность материальных благ конкретным лицам. К ним, следовательно, относятся не только соответствующие нормы граж­данского права, но и определенные предписания конституцион­ного и административно-правового характера, и даже некоторые уголовно-правовые правила, устанавливающие принадлежность имущества определенным лицам, закрепляющие за ними извест­ные возможности его использования и предусматривающие юри­дические способы охраны прав и интересов собственников. Иначе говоря, право собственности в объективном смысле представляет собой не гражданско-правовой, а комплексный (многоотраслевой) институт права, в котором, однако, преобладающее место занима­ют гражданско-правовые нормы. Эти последние в совокупности охватываются понятием права собственности как гражданско-правового института, входящего в общую, единую систему гражданско-правовых норм.

В субъективном смысле право собственности, как и всякое субъ­ективное право, есть возможность определенного поведения, до­зволенного законом управомоченному лицу. С этой точки зрения оно представляет собой наиболее широкое по содержанию вещ­ное право, которое дает возможность своему обладателю – соб­ственнику, и только ему определять характер и направления ис­пользования принадлежащего ему имущества, осуществляя над ним полное хозяйственное господство.

1.2. Понятие и содержание права собственности

В п. 1 ст. 209 ГК правомочия собственника раскрываются с помощью традиционной для русского гражданского права «триа­ды» правомочий: владения, пользования и распоряжения.1 Эти первые три права собственности восходят еще к римскому праву. В современных условиях к ним добавились:

·       право применения полезных свойств благ для себя;

·       право управления – право решать, кто и как будет обеспечивать использование благ;

·       право на доход – право обладать результатами от использования благ;

·       право суверена – право на отчуждение, потребление, изменение или уничтожение блага;

·       право на безопасность – право на защиту от экспроприации благ и от вреда со стороны внешней среды;

·       право на передачу благ в наследство;

·       право на бессрочность обладания благом;

·       запрет на использование блага способом, наносящий вред внешней среде;

·       право на ответственность в виде взыскания, т.е. возможность взыскания блага в уплату долга.

Под правомочием владения понимается основанная на законе (т.е. юридически обеспеченная) возможность иметь у себя данное иму­щество, содержать его в своем хозяйстве (фактически обладать им, числить на своем балансе и т.п.). Правомочие пользования пред­ставляет собой основанную на законе возможность эксплуатации, хозяйственного или иного использования имущества путем извле­чения из него полезных свойств, его потребления. Оно тесно свя­зано с правомочием владения, ибо в большинстве случаев можно пользоваться имуществом, только фактически владея им. Право­мочие распоряжения означает аналогичную возможность опреде­ления юридической судьбы имущества путем изменения его при­надлежности, состояния или назначения (отчуждение по договору, передача по наследству, уничтожение и т.д.).

У собственника одновременно концентрируются все три ука­занных правомочия. Но порознь, а иногда и все вместе они могут принадлежать и не собственнику, а иному законному владельцу имущества, например арендатору. Ведь последний не только вла­деет и пользуется имуществом собственника-арендодателя по до­говору с ним, но и вправе с его согласия сдать имущество в подна­ем (субаренду) другому лицу или, например, внести в имущество значительные улучшения, существенно изменив его первоначаль­ное состояние, т.е. в известных рамках распорядиться им. Следо­вательно, сама по себе «триада» правомочий еще недостаточна для характеристики прав собственника.

Более того, обозначение правомочий собственника как «триа­ды» возможностей свойственно лишь нашему национальному пра­вопорядку. Впервые оно было законодательно закреплено в 1832 г. в ст. 420 т. Х ч. 1 Свода законов Российской империи1, отку­да затем по традиции перешло и в Гражданские кодексы 1922 и 1964 гг., и в Основы гражданского законодательства 1961 и 1991 гг., и в ГК РФ. В зарубежном законодательстве имеются иные характеристики этого права. Так, согласно §903 Германского граж­данского уложения собственник «может распоряжаться вещью по своему усмотрению и отстранять других от всякого воздействия на нее»; в соответствии со ст. 544 Французского гражданского кодекса собственник «пользуется и распоряжается вещами наибо­лее абсолютным образом»; в англо-американском праве, не знаю­щем в силу своего прецедентного характера легального (законо­дательного) определения права собственности, его исследователи насчитывают до 10–12 различных правомочий собственника, при­чем способных в разных сочетаниях одновременно находиться у различных лиц1, и т.д.

Наконец, даже признание за собственником «триады право­мочий» не всегда свидетельствует о широте содержания предоставленных ему возможностей. Так, в соответствии с российским законодательством частный собственник не вправе использовать предоставленный ему земельных участок не по целевому назначе­нию или отчуждать его лицам, которые не смогут обеспечить про­должение такого использования (например, для сельскохозяйствен­ного производства). При несоблюдении экологических требований и нерациональном землепользовании он рискует вообще лишить­ся своего участка земли. Строго целевое назначение имеют также жилые помещения – жилые дома, квартиры и т.д. Поскольку жилые помещения предназначены лишь для проживания граждан, их использование в иных целях, в частности для размещения раз­личных контор (офисов), складов, производств и т.д., хотя бы и по воле или с согласия их собственника, допускается только после перевода этих помещений в нежилые в установленном законом порядке (п. 2 и 3 ст. 288 ГК). Ведь использование названных недвижимостей всегда так или иначе не только затрагивает интере­сы соседей или других окружающих собственника лиц, но и имеет большое социальное значение в условиях их сохраняющегося де­фицита. Поэтому установление целевого назначения для соответ­ствующих объектов и связанное с этим ограничение возможнос­тей их собственников служит обеспечению важного публичного интереса. При этом собственник вовсе не лишается своих право­мочий. Речь идет об установлении законом определенных границ содержания самого права собственности, которое в любом случае не может быть беспредельным.

Возможны и ограничения (пределы) осуществления права соб­ственности, предусмотренные законом или договором. Так, пра­ва приобретателя (собственника) недвижимого имущества (пла­тельщика ренты) по договору пожизненного содержания с иждивенцем (ст. 601 ГК) исключают для него возможность отчуж­дать или иным образом распоряжаться приобретенным в собствен­ность имуществом без согласия своего контрагента (получателя ренты). Это служит одной из гарантий интересов последнего на случай прекращения обязательства из-за серьезного нарушения своих обязанностей плательщиком ренты (ст. 604, 605 ГК). В та­кой же ситуации находится и залогодатель, остающийся собственником отданной в залог вещи, но по общему правилу лишен­ный возможности распоряжаться ею без согласия залогодержате­ля (п. 2 ст. 346 ГК).1

Таким образом, сведение права собственности к абстрактной «триаде» правомочий владения, пользования и распоряжения и с этой точки зрения отнюдь не всегда характеризует реальное со­держание предоставляемых собственнику возможностей. Дело, следовательно, заключается не в количестве и не в названии правомочий, а в той мере реальной юридической власти над своим имуществом, которая предоставляется и гарантируется собствен­нику действующим правопорядком. Так, ранее действовавший Гражданский кодекс 1964 г. в ст. 92 формально наделял одинако­выми правомочиями владения, пользования и распоряжения всех собственников, хотя по своему характеру и
возможностям осущест­вления правомочия государства-собственника не шли ни в какое сравнение с правомочиями «личных собственников» – граждан, подвергнутыми многочисленным ограничениям.

С этой точки зрения главное, что характеризует правомочия собственника в российском гражданском праве, – это возможность осуществлять их по своему усмотрению (п. 2 ст. 209 ГК), т.е. само­му решать, что делать с принадлежащим имуществом, руководству­ясь исключительно собственными интересами, совершая в отно­шении этого имущества любые действия, не противоречащие, однако, закону и иным правовым актам и не нарушающие прав и законных интересов других лиц. В этом-то и состоит существо юридической власти собственника над своей вещью.

Важная особенность правомочий собственника заключается еще и в том, что они позволяют ему устранять, исключать всех дру­гих лиц от какого-либо воздействия на принадлежащее ему иму­щество, если на то нет его воли. В отличие от этого, правомочия иного законного владельца, даже одноименные с правомочиями собственника, не только не исключают прав на то же имущество самого собственника, но и возникают обычно по воле последнего и в предусмотренных им пределах, например по договору аренды.

Вместе с тем в отношениях собственности тесно переплетаются две их стороны: «благо» обладания имущес­твом и получения доходов от его использования и «бремя» несе­ния связанных с этим расходов, издержек и риска. Поэтому ст. 210 ГК специально подчеркивает необходимость для собствен­ника нести бремя содержания своего имущества, если только за­коном или договором это бремя или его часть не возложены на иное лицо (например, охрана сданного внаем имущества – на нанимателя, управление имуществом банкрота – на конкурсного управляющего и т.д.).

Собственник несет также риск случайной гибели или порчи своего имущества, т.е. его утраты или повреждения при отсутст­вии чьей-либо вины в этом (ст. 211 ГК). По сути, этот риск также составляет часть указанного выше
бремени собственника. Пере­нос риска случайной гибели или порчи имущества на других лиц возможен по договору собственника с ними (например, по усло­виям конкретного арендного договора), а также в силу указания закона (в частности, такой риск может нести опекун как довери­тельный управляющий имуществом собственника-подопечного).

Таким образом, можно сказать, что право собственности как субъективное гражданское право есть закрепленная законом возможность лица по своему усмотрению владеть, пользоваться и распоряжаться принадлежащим ему иму­ществом, одновременно принимая на себя бремя и риск его со­держания.

Собственник вправе передавать другим лицам свои права вла­дения, пользования и распоряжения принадлежащим ему имущес­твом, оставаясь его собственником (п. 2 ст. 209 ГК), например при сдаче этого имущества в аренду. На этом основана и предусмот­ренная п. 4 ст. 209 ГК возможность передать свое имущество в доверительное управление другому лицу, что, как подчеркивает закон, не влечет перехода к доверительному управляющему права собственности на переданное ему имущество (п. 1 ст. 1012 ГК). Доверительное управление является, таким образом, способом осуществления собственником принадлежащих ему правомочий, одной из форм реализации правомочия распоряжения, но вовсе не установлением нового права собственности на данное иму­щество.

Институт доверительного управления, предусмотренный ГК РФ, не имеет ничего общего с институтом «доверительной соб­ственности» («траста»), который пытались внедрить в отечествен­ное гражданское законодательство под влиянием совершенно чуж­дых ему англо-американских подходов.1 При доверительном управлении, например, опекуном имуществом своего подопечно­го (ст. 38 ГК) или исполнителем завещания (душеприказчиком) имуществом, составляющим наследственную массу, такой управ­ляющий использует чужое имущество, не становясь его собствен­ником и не в своих интересах, а в интересах собственника (подо­печного) или иных выгодоприобретателей (наследников). Данная ситуация может возникнуть как по указанию закона, так и по до­говору собственника с доверительным управляющим, например поручающим ему за вознаграждение использование своих ценных бумаг для получения соответствующего дохода (ст. 1012–1026 ГК).1 Управляющий, которому собственник доверил свое имущество, приобретает возможность владеть, пользоваться и даже распоря­жаться им, в том числе участвовать с этим имуществом в граждан­ском обороте от своего имени, но не в своих интересах.

В отличие от этого траст (англ. trust – доверие) – сложная система отношений, при которой учредитель траста – собствен­ник (сеттлор) наделяет своими правами управляющего (трасти), который, выступая в имущественном обороте в роли собственни­ка, должен отдавать полученный доход выгодоприобретателю (бе­нефициару), действуя в его интересах (собственник-учредитель и выгодоприобретатель-бенефициар могут и совпадать в одном лице). При этом считается, что каждый из названных участников отношений траста в определенном объеме имеет правомочия соб­ственника, т.е. каждый из них является субъектом права собствен­ности.2 Такая ситуация возможна потому, что в англо-американс­ком праве имеется свой, особый подход к содержанию и осуществлению правомочий собственности.

Взаимоотношения учредителя траста и управляющего предпо­лагают высокую степень доверия, отвечающего неким представлениям о справедливости (equity), которыми руководствуются суды при разрешении возникающих споров и которые только и дают возможность должным образом проконтролировать действия управляющего-траста. Такие представления о справедливости вы­работаны особой ветвью прецедентного права – «правом спра­ведливости» (law of equity), обычно противопоставляемого «обще­му праву» (common law). Деления права на «общее право» и «право справедливости» не знает ни один правопорядок континенталь­ной Европы, включая и российский, тогда как англо-американско­му праву, в свою очередь, неизвестно деление прав на вещные и обязательственные.

При оценке юридической конструкции траста с привычных континентальному правопорядку подходов неизбежно складыва­ется парадоксальная ситуация. Ни один из участников отношений траста не обладает всей совокупностью правомочий собственни­ка, но каждый из них сохраняет у себя какую-то их часть. Получа­ется, что единое право собственности как бы «расщепляется» меж­ду несколькими субъектами и потому невозможно сказать, кто же из них все-таки является собственником переданного «в траст» имущества. В англо-американской системе такая ситуация не по­рождает противоречий, ибо там право собственности, состоя из дюжины различных правомочий (элементов), способно в разно­образных сочетаниях дать до полутора тысяч вариантов вполне самостоятельных прав собственности. Эти сложные построения, основанные на многовековых традициях прецедентного права и уходящие корнями в феодальный правопорядок, совершенно чуж­ды континентальной правовой системе.

Одним из ее основных постулатов является невозможность установления двух одинаковых прав собственности на одно и то же имущество. «Право собственности в его континентальном, в том числе российском, понимании невозможно «расщепить»: оно либо полностью сохраняется за собственником, либо полностью утра­чивается им».1 При всяком ином подходе возникает неразрешимая коллизия прав собственников, каждый из которых желает распо­рядиться своим имуществом по своему усмотрению. Поэтому пе­редача собственником части или даже всех своих правомочий другому лицу, в том числе управляющему, сама по себе не ведет к утрате им права собственности хотя бы только потому, что оно не исчерпывается этими правомочиями (в
данном случае их «триа­дой»). Такая передача в действительности представляет собой спо­соб осуществления правомочий собственника, а не способ отчуж­дения принадлежащих ему прав или имущества.

В практическом же плане заимствование института «траста» в отсутствие «права справедливости» привело бы к полной бескон­трольности управляющего в его отношениях с собственником – учредителем траста, в том числе выступающим в роли выгодоприобретателя. Ведь «доверительность» отношений в российском праве означает лишь возможность их безмотивного расторжения в любой момент без возмещения причиненных этим убытков (на­пример, в такой фидуциарной сделке, как договор поручения). Очевидно, что для не обладающего необходимой компетентностью собственника, вступающего в данные отношения с целью переда­чи своего имущества или его части в управление профессиональ­ному предпринимателю, такие последствия «доверительности», как и обязанности управляющего по периодическому предоставлению отчетов, не дают никаких серьезных гарантий соблюдения его имущественных интересов. Ясно, какими негативными последстви­ями для экономики могло бы обернуться у нас широкое распрост­ранение траста, задумывавшегося для более эффективного управ­ления государственным и муниципальным имуществом путем передачи его частным управляющим.

Именно поэтому заведомо неудачными оказались все попытки ввести в отечественный правопорядок как конструкцию «расщеп­ленной собственности» (предлагавшуюся для квалификации прав на государственное имущество, закрепленное за государственны­ми предприятиями), так и институт траста. Российский закон впол­не обоснованно рассматривал и рассматривает правомочия госу­дарственных и муниципальных предприятий на закрепленное за ними имущество как ограниченное вещное право, а доверитель­ное управление (но не доверительную собственность) – как ин­ститут обязательственного, а не вещного права.