«Княжеская благотворительность. Русское подвижничество и появление профессионального нищенства»

Благотворительность на Руси в конце XVI и в XVII веке

 

В дальнейшем (еще на сто лет) формы попечения о нищих и убогих оставались теми же, что и были в старину, издревле. В среде духовенства в конце XVI-начале XVII вв. прославились митрополит Макарий и св. Гурий, архиепископ Казанский. При Сергиевом и Белозерском-Корнилиевом монастырях были устроены больницы и богадельни для нищих и престарелых.

На поприще благотворительности отличались цари Федор Иоаннович (1584-1598) («целитель страждущим, око слепым, ноги хромым», по выражению летописца) и Борис Годунов (1598-1605). Последний при вступлении на престол даже пообещал, что при нем не станет «ни сирого, ни бедного», никто не будет терпеть нужды. Царь заявил при этом, что «рубаху свою последнюю отдаст, если нужда народная будет». И очень скоро такое время настало: начало XVII в. стало новым испытанием для России, 1601-1603 гг. вошли в русскую историю как годы страшных неурожаев, голода и мора.

Так, по свидетельству В. О. Ключевского, в 1601 г., едва кончился весенний сев, полили страшные дожди; полевые работы прекратились, хлеб не вызрел и до августа нельзя было начать жатву. На Успеньев день неожиданно ударил крепкий мороз и побил недозревший хлеб, который почти весь остался в поле. Люди кормились остатками старого хлеба, а на будущий год посеялись зяблым зерном нового урожая – ничего не взошло и наступил трехлетний голод. Голодный люд повалил в Москву, надеясь найти в столице пропитание. Считается, что в этот период в Москву пришло до полумиллиона голодных крестьян, требовавших хлеба. Сильно выросла смертность: только за два года и четыре месяца в трех казенных скудельницах (моргах), куда царь велел собирать бесприютные трупы, их насчитали почти 127 тысяч.

В этих условиях впервые архаическая благотворительность приобрела некоторые организованные формы. Для борьбы с голодом по повелению Бориса Годунова проводились следующие мероприятия:

1. Было велено сыскивать скупщиков, спекулировавших хлебом, и бить их кнутом «нещадно», переписывая принадлежавшие им запасы для продажи в розницу по низким ценам.

2. Запрещалась свободная торговля хлебом, монастыри и помещики обязывались продавать хлеб казне по половинной цене с последующей раздачей хлеба бедным.

3. Было запрещено винокурение и пивоварение.

4. Организовывались общественные работы в Москве, в результате которых появились деревянные мостовые, каменные здания, колокольня Ивана Великого в Кремле.

5. Создавались с целью предотвращения возможных эпидемий и людоедства государственные морги (скудельницы), куда свозили умерших на улицах. Vil

А. К. Толстой в драме «Царь Борис» характеризует деятельность царя следующими словами, сказанными от имени главного героя произведения:

Голод между тем

Досель еще свирепствует. Напрасно

Народу я все житницы открыл,

Истощены мои запасы. В день,

Когда венец я царский мой приял,

Я обещал: последнюю рубаху

Скорей отдать, чем допустить, чтоб был

Кто-либо нищ иль беден. Слово я

Теперь сдержу. Открыть мою казну

И раздавать народу: царь-де помнит,

Что обещал. Когда казны не станет,

Он серебро и золото отдаст,

Последнюю голодным он одежду

Свою отдаст...

В этих условиях развивается и церковно-монастырская благотворительность (в частности, Троице-Сергиевой лавры при келаре Аврааме Палицыне). Особенно тяжелая ситуация сложилась, когда Москву во время правления «боярского» царя Василия Шуйского (1606-1610) осаждал второй самозванец. В столице наступил голод, вызванный, однако, уже не неурожаем, а искусственно – через своеобразную «хлебную» стачку торговцев. Цены на хлеб взлетели до фантастической по тем временам цены 9 рублей за четверть ржи (четверть – 209,9 литра). Хлеботорговцы начали скупать запасы, ничего не пуская на рынок и дожидаясь еще большего роста цен.

Василий Шуйский приказал продавать хлеб по указной цене, назначив строгие меры наказания за непослушание. В ответ торговцы прекратили подвоз хлеба из провинции. Более того, по Москве поползли слухи, что все беды обрушились на Русь только потому, что нынешний царь несчастлив. Тогда в московский Успенский собор власти созвали огромное народное собрание. Там выступили и сам царь, и патриарх Гермоген, взывая к любви и милосердию и умоляя торговцев не повышать цен на хлеб.

И вот здесь веками воспитывавшаяся привычка к милосердию дала сбой. Борьба обеих высших властей (государственной и церковной) против народной психологии оказывалась безуспешной. В этих условиях царь и патриарх попросили келаря Троице-Сергиева монастыря Авраама Палицына выслать несколько сот четвертей ржи на московский рынок по 2 рубля за четверть, что и было сделано. Цель была достигнута – торговцы испугались; прошел слух, что на рынок двинулись все хлебные запасы монастыря, считавшиеся неисчерпаемыми; стачка хлеботорговцев прекратилась, а цена надолго упала до 2 рублей за четверть. Через несколько месяцев Авраам Палицын еще раз с успехом повторил эту акцию.

Первая половина XVII в. отмечена широким развитием местной благотворительности, сосредоточенной в церковных приходах. Большую роль здесь играло то обстоятельство, что по древней традиции право избрания местных церковнослужителей принадлежало собранию прихожан, что, кстати, было подтверждено решениями Стоглавого Собора. При этом составлялась так называемая «порядная запись» (своего рода список обязанностей), куда, среди прочего, входили такие обязанности, как «без-пенная» езда священника к «болящим и роженицам».

Большая роль на местах принадлежала также церковному старосте. В его ведении находилась церковная казна; он давал деньги взаймы, собирал долги, помогал неимущим хлебом и деньгами. Во всех своих действиях староста должен был отчитываться перед миром «по всей правде перед Спасовым образом».

Церковные приходы на местах стали тем самым и органами благотворительности. Так, судя по «писцовым» книгам XVI-XVII вв., чуть ли не при всех церквах были устроены избы-богадельни, а в городах, кроме этого, на средства церкви устраивались «скудельницы» (для убитых или умерших без отпевания) и «Божьи дома», дававшие приют бедным и странникам. Например, в 80-х гг. XVI в. в окраинном Тульском уезде числились 43 кельи с нищими при населении 2155 крестьян мужского пола; тогда же в вотчинах Троице-Сергиевой лавры на 5900 дворов приходилась 181 келья, то есть по одной на 33 двора. В писарских книгах нередки такие записи: «На протопоповом дворе богадельная изба, а в этой избе живут нищие... На погосте келья, а в ней живет нищий, а питаетца от церкви Божией».

Широкое распространение получает и такая форма помощи, как выдача ссуд из церковной казны деньгами, хлебом, семенами, сеном и пр. «скудным крестьянам» и целым обществам (с закладом имущества или без заклада). Ссуды нередко давались совсем без роста и без записанной «кабалы», только под моральное обязательство вернуть долг, если это позволят обстоятельства и хозяйство будет восстановлено, что придавало подобным ссудам «благотворительный» характер.

Проявила себя и местная частная благотворительность. Так, наиболее известна нижегородская вдова-помещица Ульяна Устиновна Осорьина. В. О. Ключевский так пишет о ней: «Нищелюбие не позволило ей быть запасливой хозяйкой. Домовое продовольствие она рассчитывала только на год, раздавая остальное нуждающимся. Бедный был для нее какой-то бездонной сберегательной книжкой, куда она с ненасыщаемым скопидомством все прятала да прятала свои сбережения и излишки. Порой у нее в дому не оставалось ни копейки от милостыни и она занимала у сыновей деньги, на которые шила зимнюю одежду для нищих, а сама, имея уже под 60 лет, ходила всю зиму без шубы.

[С началом голодного трехлетия 1601-1603 гг.] она не упала духом, а бодро принялась за дело, распродала остаток скота, платье, посуду, все ценное в доме и на вырученные деньги покупала хлеб, который и раздавала голодающим, ни одного просящего не отпускала с пустыми руками и особенно заботилась о прокормлении своей челяди. [Затем, израсходовав все деньги,] разослала своих слуг по лесам и полям собирать древесную кору и лебеду и принялась печь хлеб из этих суррогатов, которыми кормилась с детьми и холопами, даже ухитрялась делиться с нищими»,

С окончанием Смутного времени и с воцарением династии Романовых появляются и новые признаки сосредоточения дела призрения в руках государства. Поначалу благотворительным делом заведовал Патриарший приказ, затем Монастырский, а в 1670 г.– появился и Приказ строения богаделен. Однако названные меры не означали появления какой-то стройной системы государственной благотворительности, а были вызваны усилением внимания к делам попечения об убогих со стороны самого царя Алексея Михайловича (1645-1676) и ближайших к нему лиц.

В царствование Алексея Михайловича невиданных доселе размеров достигла именно частная благотворителъностъ. Наиболее известны в этой связи: патриарх Никон, боярин А. С. Матвеев, князь Я. К. Черкасский, боярин Ф. М. Ртищев, граф А. Л. Ордин-Нащокин и др.

Так, Никон получил специальное поручение принимать просьбы от обиженных и угнетенных бедностью и докладывать о них царю. Будучи новгородским архиепископом, Никон устроил там четыре дома призрения, посещал темницы и раздавал огромные, по тому времени, суммы бедным. Боярин А. С. Матвеев переписывал божественные книги и вырученные от них деньги раздавал нищим. Князь Я. К. Черкасский построил на свои деньги больницу с церковью.

Примечательна и судьба руководителя Посольского приказа графа Афанасия Лавровича Ордина-Нащокина. Образованнейший человек своего времени, впервые выдвинувший идею обзаведения России собственным военным флотом, знавший множество иностранных языков, он в конце жизни неожиданно постригся в монахи, на свои средства открыл больницу, где сам ухаживал за больными.

Однако наибольшую известность как человек, избравший поприще благотворительности делом своей жизни, приобрел постельничий, а затем дворецкий царя Федор Михайлович Ртищев. По свидетельству современников, сопровождая царя в польском походе (1654), Ф. М. Ртищев по дороге подбирал нищих, больных и увечных, а в попутных городах и селах устраивал для этих людей временные госпитали, где содержал и лечил их на свой счет и на деньги, данные ему на это дело царицей.

На средства Ртищева в Москве был открыт Амбулаторный приют, где призревались как временные «людишки» по болезни и немощи (до излечения или вытрезвления), так и больные люди преклонных лет, для которых приют становился последним пристанищем. По почину Ртищева, на правом берегу Москвы-реки, у Воробьевых гор, был основан особый «учительный» монастырь, названный Андреевским, где выписанные из Малороссии монахи обучали желающих разным наукам, переводили на русский язык иностранную литературу, занимались исправлением богослужебных книг. Ф. М. Ртищев тратил большие деньги на выкуп русских пленных у татар, помогал иноземным пленникам, жившим в России, и узникам, сидевшим в тюрьме за долги. Наконец, по его инициативе в 1650-е гг. был создан особый Полоняничный приказ, который занимался вызволением военнопленных. Стал Ртищев и членом созданного при царе «Кружка ревнителей благочестия».

В. О. Ключевский отмечал, что человеколюбие Ф. М. Ртищева «вытекало не из одного только сострадания к беспомощным людям, но и из чувства общественной справедливости, Ртищев, по-видимому, понимал не только чужие нужды, но и нескладицы общественного строя и едва ли не первый выразил свое отношение к крепостному праву. Биограф описывает его заботливость о своих дворовых людях и особенно о крестьянах: он старался соразмерить работы и оброки крестьян с их средствами, поддерживал их хозяйства ссудами. Перед смертью всех дворовых отпустил на волю и умолял своих наследников, дочь и зятя, только об одном – на помин его души возможно лучше обращаться с завещанными им крестьянами, ибо,– говорил он,– они нам суть братья».

Сам царь Алексей Михайлович, по свидетельству современников, «всеми средствами старался быть полезным нуждающимся». Он ходил, переодевшись в простое платье, по домам нуждающихся, посещал тюрьмы, кормил заключенных, помогал как русским, так и иноземцам во время голода и т.п. Прозвище царя – Тишайший – получено, по всей видимости, за доброту и отходчивый нрав. Известны своей помощью нуждающимся и супруги царя: первая, Мария Ильинична, и вторая, Наталия Кирилловна.

Надо заметить, что и в относительно спокойные времена нищие в Москве встречались повсюду. В. О. Ключевский писал: «Московская немощеная улица XVII в. была очень неопрятна, среди грязи несчастие, праздность и порок сидели, ползали и лежали рядом; нищие и калеки вопили к прохожим о подаянии, пьяные валялись на земле». Иностранцы, посещавшие Россию, удивлялись тому, что «бродяг и нищенствующих... неисчетное число».

«Спасающие грешников» нищие делились на целый ряд категорий (в зависимости от места «работы»): богаделенные, кладбищенские, дворцовые, дворовые, патриаршие, соборные, монастырские, церковные, «гулящие» и «леженки» (валяющиеся в людных местах). Так, к примеру, в Москве XVII в. дворцовые нищие, прозванные «верховными богомольцами», жили в верхних хоромах Кремлевского дворца. По свидетельству придворного врача, англичанина Коллинза, это были старики по сто лет от роду. Царь любил слушать их рассказы о старине.

Соборные нищие жили при главных московских соборах и звались успенскими, архангельскими, васильевски-ми, чудовскими. Успенские нищие, пользуясь преимуществом перед прочими (Успенский собор в Кремле был главнейшим храмом страны), составляли, по мнению руского историка XIX в. И. М. Снегирева, «товарищество или братство под начальством своего старшины». Нищие-леженки облюбовали себе постоянные места для сбора подаяния: Троицкое подворье в Кремле, Варварский крестец в Китай-городе и мосты (старый Каменный, Спасский, Никольский, Всесвятский, Берсеневский и др.)- В 1679 г. только при московских богадельнях числилось 412 нищих обоего пола, и в том же году во всех епархиях был установлен особый сбор на их содержание.

Кроме ежедневной милостыни особенно щедрое подаяние следовало раздавать в радостные дни (праздники Рождества и Святой Пасхи, в честь свадьбы и рождения детей) и в дни горя (по случаю погребения, поминок – третий, девятин, сороковин). До нашего времени дошли свидетельства о крупных милостынях московских государей. В 1664 г. Алексеем Михайловичем и по его поручениям было роздано более 3100 рублей на Тюремном и Английском дворах, у Лобного места, на Земском дворе и на Красной площади. На Страстной неделе в 1665 г.– более 1800 рублей. Поминая в 1669 г. свою умершую жену Марью Ильиничну, Алексей Михайлович одаривал нищих деньгами, калачами, рыбой и мясом, чтобы те молились за упокой души усопшей. Первые сорок дней милостыня и кормление повторялись каждые два-три дня. В день именин покойной, 1 апреля, было роздано более 2400 рублей.

Тем не менее все эти меры были личным почином, в большей степени в целях исполнения религиозных установлений, нежели для устройства общегосударственной системы благотворительности.

Единственной же мерой, связанной с областью общественного призрения, оказывается издание Соборного Уложения 1649 г., где в одной из статей был установлен повсеместный в государстве сбор денег на выкуп пленных. Деньги шли вначале в Посольский приказ, затем в Полоняничный приказ, а оттуда направлялись по назначению. VII

В «Уложении» так фиксировалось это нововведение: «Полоняником на окуп сбирать деньги ежегодно с городов всего Московского государства с посадских дворов, и с ямщиков, и со всяких жилецких людей, которые живут в городех на посадах, и с уездных, с патриарших, и с мит-рополичих, и с архиепископских, и епископских и с монастырских вотчин, со крестьян и с бобылей с двора по ось-ми денег; а государевых дворцовых сел, и черных волостей, и с помещиковых и с вотчинниковых крестьян, с двора по четыре деньги; а со служилых людей, со стрельцов и с Козаков, и с пушкарей, и затиныциков, и с воротников, и с казенных плотников, и с кузнецов, и с всяких служилых людей со двора по две деньги. А сбирать те деньги по-годно в Посольской приказ по новым переписным книгам... И благочестивому царю и всем православным христианам за то великая мзда от Бога будет, якоже рече праведный Иенох: „Не пощадите злата и серебра брата ради, но искупити его"».

Таким образом, в Соборном Уложении вводятся три основные нормы. Во-первых, четко фиксируется размер ежегодного «полоняничного» сбора (с жителей городского посада – по 8 денег с двора [1 деньга равнялась У₂ копейки]; с крестьян – по 4 деньги; со служилых людей – по 2 деньги). Во-вторых, ежегодный сбор названного налога поручается Посольскому приказу, то есть осуществляется централизованно. В-третьих, фискальные меры сопровождает религиозно-этическое обоснование необходимости «полоняничного» налога («великая мзда [награда] от Бога будет»). Освобождались от уплаты налога духовенство, бояре и дворяне.

Тогда же, в 1649 г., был издан «Наказ о городском благочинии», посвященный такой серьезной проблеме, как проституция. Надо заметить, что, по мнению русского историка С. М. Соловьева, бродячие женщины к середине XVII в. заполняли любые людные места: базары, бани, блинные, харчевни и др. По «Наказу», призванному оградить общественную нравственность, городские объездчики должны были следить, чтобы «на улицах и в переулках бляди не было». Пойманных проституток следовало препровождать на прядильные дворы и принуждать к работе.

Еще один любопытный документ, появившийся в царствование Алексея Михайловича и отразивший заботы власть предержащих о нравственном здоровье народа – так называемая «Кормчая книга», где также имеются статьи об общественном призрении, но с точки зрения «душевного спасения подданных». В ней были запрещены различные увеселительные мероприятия: «картами, шахматами и лодыгами не играть, медведей не водить, на браках песен бесовских не петь и никаких срамных слов не говорить, кулачных боев не делать, на качелях не качаться, на досках не скакать, личин на себя не надевать, кобылок бесовских не наряжать» и т.п. За все нарушения мера наказания была одна – бить батогами.

Показательны в этой связи послания самого царя Алексея Михайловича. Так, например, в грамоте, направленной белгородскому воеводе Бутурлину, отмечалось: «Ведомо нам учинилось, что в Белгороде и в иных городех и в уездех мирские всяких чинов люди, и жены их, и дети их в воскресные и в господские дни и великих святых во время святаго пения к церквам Божиим не ходят, и умножилось в людех во всяких пьянство, и всякое мятежное бесовское действо, глумление и скоморошество со всякими бесовскими играми. И от тех сатанинских учеников в православных крестьянех учинилось многое неистовство: и многие люди, забыв Бога и православную крестьянскую веру, тем прелесником и скоморохом последствуют...». Тут же говорится о том, что скоморохи не только развлекали население, но и занимались «чародейством и волхвованием», возрождая языческие обряды поклонения природным стихиям.

Однако ни батоги, ни тюрьма не грозили за порок, против которого слышались, по словам современников, наиболее «сильные вопли» – за пьянство. Более того, по Соборному Уложению 1649 г. производство и продажа спиртного становились монополией казны, став одним из важнейших источников государственных доходов. Именно с середины XVII в., по мнению И. Прыжова, питие превратилось в своего рода государственную «повинность», когда постоянное употребление спиртных напитков стало «престижным».

Надо заметить, что в начале царствования Алексея Михайловича некоторые меры по ограничению пьянства все же проводились. С 1652 г. кабаки в малых селениях стали закрываться в посты и праздники. В том же году патриарх Никон собрал особый церковный собор, посвященный борьбе с пьянством. Согласно его решениям, было запрещено продавать в кабаках больше одной чарки на человека. Кабаки же концентрировались в русских городах в одном месте, что, с одной стороны, облегчало контроль за ними со стороны властей, а с другой – позволяло людям, пропившимся там «до креста», оставаться в кабаках до «вытрезвления», а не подвергать свою жизнь опасности (особенно в холодную пору), бродя по улицам. Однако, как только правительство заметило, что доходы казны вследствие названных ограничений уменьшились, все эти постановления были постепенно отменены.

Тем временем на опасность пьянства указывают уже и бояре, и сами купцы. Так, в 1660 г. в Москве состоялось совещание бояр с приглашением наиболее знатных купцов по вопросу о причинах дороговизны на рынках и средствах к ее устранению. Среди причин купцы называли: чрезвычайное развитие винокурения и пивоварения, предлагая прекратить продажу вина в питейных заведениях, закрыть винные заводы, принять меры против перекупщиков.

Иную грань в призрении открыла подвижническая деятельность духовного лидера старообрядцев, возникших в результате раскола русской церкви после реформы, проведенной патриархом Никоном – протопопа Аввакума (1621-1682). В своем сочинении, «Житии», Аввакум открыто осуждал порядки, при которых «смиренные и маленькие» безнаказанно угнетаются «большими». Виднейший расколоучитель обличал такие пороки, как сребролюбие, немилосердие, пьянство, чревоугодие, широко распространенные не только среди мирских, но и среди «духовных начальников». Равенство людей на земле Аввакум считал единственно угодным Богу земным состоянием, ибо «Бог землю общу сотворил... день равно всем светит, и солнце сияет равно, чтобы друг друга любя жили, яко в едином дому». Надо заметить, что само «Житие», написанное протопопом Аввакумом, стало совершенно новым явлением в русской литературе, впервые представив свету образ убежденного борца за идеалы.

В одной из челобитных царю Аввакум писал: «Вем, яко скорбно тебе, государь, от докуки нашей. Не сладко и нам, егда ребра наши ломают и, развязав нас, кнутьем мучат и томят на морозе гладом». Старообрядческий лидер фанатично веровал, имел видения и считал, что непосредственно сам общается с Богом, но он оставался честен и неподкупен, способен слепо проникаться одним каким-нибудь чувством, готов пойти на муки.

Посаженный в темницу, Аввакум не в меньшей степени уверен в божественной справедливости и милости. В своем «Житии» он пишет: «Да и в темницу ту ко мне бешаной зашел, Кирилушко, московский стрелец, караульщик мой. Остриг ево аз, и вымыл, и платье переменил,– зело вшей было много. Замкнуты мы с ним двое жили, а третей с нами Христос и пречистая Богородица. Он, миленькой, бывало серет и сцыт под себя, а я ево очищаю. Есть и пить просит, а без благословения взять не смеет... Тоже маслом ево освятил и отрадило ему от беса. Жил со мною месяц и больши. Перед смертию образумился. Я исповедовал ево и причастил, он же и преставился, миленькой, скоро. И я, гроб купя и саван, велел погребсти у церкви.

Ко мне же, отче, в дом принашивали матери деток своих маленьких, скорбию одержимых грыжною; и мои детки егда скорбели во младенчестве грыжною болезнию, и я маслом священным, с молитвою презвитерскою, помажу все чювства и, на руку масла положа, младенцу спину вытру и шулнятка, и Божией благодатию грыжная болезнь и минуется во младенце. И еще у коего отрыгнет скорбь, и я так же сотворю, и Бог совершенно исцеляет по своему человеколюбию...».

Знамя старообрядчества было подхвачено последователями протопопа Аввакума. Так, Мануил Петров (1691-1758) в «Притче о утробе человечьей» писал, что «имение богатых на ползу нищим суть», то есть накапливаемое частью общества богатство должно служить на пользу всем, в том числе и бедным, особенно в трудные времена.

Таким образом, благотворительная деятельность при Алексее Михайловиче мало удалилась от древнейших ее форм. В общественном же сознании постепенно начинает утверждаться мысль, что безразборчивая раздача милостыни не уменьшает, а, напротив, увеличивает нищенство. После осознания этого возникает потребность в переходе к системе государственного призрения, включавшей в себя не только помощь бедным милостыней, но и содержание убогих в богадельнях, предоставление трудоспособным заработка, а позже и наказание за сознательное тунеядство.

В то же время церковь и духовенство хотя и пытались внести в дело призрения некоторые организационные начала, открывая при монастырях особые дворы для нищих, больницы и приюты, ничего не могли противопоставить общему воззрению на нищенство как на богоугодный институт. Последнее стало благодатной базой для развития профессионального нищенства, которое постепенно вырастает до размеров крупного общественного бедствия. Монастыри же стали центрами, привлекавшими к себе целые толпы тунеядцев, рассчитывавших найти здесь богатую наживу.

Русский историк Н. И. Костомаров в «Очерке домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях» замечал: «Не одни калеки и старцы, но люди здоровые прикидывались калеками. Множество нищих ходило по миру под видом монахов и монахинь и странствующих богомольцев с иконами – просили как будто на сооружение храма, а в самом деле обманывали. В больших городах на рынках каждое утро люди покупали хлеб, разрезали на куски и бросали толпе оборванных и босых нищих, которые таким образом выпрашивали себе дневное пропитание. Случалось, что эти самые нищие, напросивши кусков, засушивали их в печке и после продавали сухарями, а потом снова просили.

Часто дворяне и дети боярские, пострадавшие от пожара или неприятельского нашествия, просили милостыни, стыдясь заняться какой-нибудь работой. Если такому попрошаю скажут, что он здоров и может работать, дворянин обыкновенно отвечал: „Я дворянин, работать не привык; пусть за меня другие работают! Ради Христа, Пре-святыя Девы и святого Николая Чудотворца и всех святых, подайте милостыню бедному дворянину!"

Часто такие лица, наскуча просить милостыню, переменяли нищенское ремесло на воровское и разбойничье. В XVII веке они крали детей, уродовали их, калечили руки и ноги, выкалывали глаза, и если жертвы умирали, то их хоронили в погребах, а если переживали муку, то возили по селениям, чтоб возбуждать видом их страданий участие».

И тем не менее расположение к нищим в народе не охладевало. Русский человек, видя несчастного, просящего подаяние во имя Христа и святых, не считал себя вправе судить его, а полагал, что долг христианина помочь тому, кто просит, а справедливо или несправедливо он просит – в этом судить нищего будет Бог.

В этой связи примечательной становится деятельность царя Федора Алексеевича (1676-1682). Именно при нем чувствуется сознательная ориентация на общеевропейский опыт в организации благотворительности. В 3682 г. был подготовлен проект реорганизации Аптекарского приказа с приданием ему функций централизованного надзора за призрением. Данный приказ был создан еще в правление Ивана IV в 1581 г. с целью наблюдения за лечением царя и его семьи. Функции приказа постепенно дополнялись, расширялись и в середине XVII в. Аптекарский приказ ведал царской и другими аптеками, сбором лекарственных растений и покупкой их за рубежом, распределял врачей по должностям и наблюдал за их работой, проверял записи («сказки») о лечении больных, проводил противоэпидемические мероприятия и т.п. По проекту 1682 г. предусматривалось строительство государственных больниц-богаделен (так называемых «шпитальных домов») в Москве, на Гранатном и Смоленском подворьях. Не оставалась в стороне и русская церковь: в проекте отмечалось, что «и тем монастырем чаять, за кем сто дворов, пять человек в своих больницах кормить можно, не токмо в Москве, но и по всем городам Московского государства».

Для здоровых и лентяев надлежало организовать общественные работы. Большое внимание уделялось проблеме детской безнадзорности; в частности, было предложено воспитывать «нищенских детей» в специальных закрытых учреждениях («дворах»), с обучением их ремеслам и наукам. Таким образом, в России впервые начинает более четко осознаваться связь социального призрения и идеи закрытого воспитания. Однако реализация проекта в форме закона не осуществилась в связи с неожиданной кончиной царя.

В XVII в., вошедшем в историю России под названием «бунташного столетия», оформилась в письменное творчество народная демократическая сатира, свидетельствующая о народном унижении и бесправии. Ее произведения весьма разнообразны: они могут пародировать деловую письменность, в частности документы судопроизводства («Повесть о Ерше Ершовиче»); быть близкими к народным сказкам («Повесть о Шемякином суде»); варь- VII

ировать раешные стихи («Повесть о Фоме и Ереме»); сатирически изображать спаивание низов («Служба кабаку»); показывать распущенные нравы в среде монашества («Ка-лязинская челобитная») и т.д. Ярким примером здесь может стать «Азбука о голом и небогатом человеке», составленная в виде расположенных по алфавиту горьких высказываний посадского человека;

«А. Аз есмь голоден и холоден, и наг и бос, и всем своим богатством недостаточен.

Б. Бог животы мои ведает, что у меня нет ни полушки...

Ж. Живу я на Москве, поесть мне нечево и купить не на што, а даром не дают...

Р. Разум мой ничего не осяжет, и сердце мое никогда не обрящет».

В заключение следует добавить, что на протяжении XVI-XVII вв. постепенно оформлялась такая сфера социальной работы, как опека и попечительство. Опека распространялась на несовершеннолетних, не достигших пятнадцатилетнего возраста, причем опекунами могли стать самые разные лица, круг которых не был ограничен законом – родственники, свойственники, посторонние люди, но знакомые с семьей; мог стать опекуном и отчим. Не были законодательно определены и права и обязанности опекунов.

В XVI в. еще отсутствовало такое правовое понятие, как вдовье обеспечение. Царь имел право наделить вдову частью из имущества ее покойного мужа («опричь»). Были вдовы, которые после смерти мужа оставались без какого-либо обеспечения. В таких случаях они обращались к царю, чтобы он дал им прожиток. Женщина владела пожалованной землей, пока пребывала вдовою или до пострижения в монахини. Свой надел вдова могла заложить или продать. Размер же прожитка зависел от обстоятельств смерти мужа. Законодательно вопрос о вдовьем обеспечении был решен лишь в 1680-е гг. Так, по указу 1681 г. мужья-вдовцы получали Ул часть от владения умершей жены, а указом 1686 г. был решен вопрос о вдовах посадских людей, имевших право наследовать также Ул часть имущества мужа.

В целом же в XVII в. при сохранении древнейших форм благотворительности очевидно возникновение нового направления в попечении о бедных. Черты этого направления:

1. Стремление урегулировать и направить благотворительность, с постепенным ее упорядочением и с подчинением государственным интересам.

2. Государство еще не налагает обязанностей на общество, не обязывает его различать нищенствующих, выделять из них тунеядцев и определять по отношению к каждой отдельной категории нуждающихся определенные меры попечения.

3. Государство уже склонно принять на себя меры по борьбе с профессиональным нищенством, но частные благотворители вольны подавать милостыню по своему усмотрению, без какого-либо стеснения и контроля со стороны государства.

Коренные изменения в системе призрения в России произошли в период правления Петра I, ознаменовавшегося реформами во всех сферах жизни общества и государства (в центральном и местном управлении, в налоговой и финансовой сферах, в экономике, армии и т.д.). Оценка петровских преобразований в отечественной исторической науке крайне неоднозначна. Выделяются, по меньшей мере, две основные точки зрения.

С одной стороны, утверждается, что эпоха реформ Петра I была объективно подготовлена всем ходом предшествовавшего развития России, реформы не означали радикального разрыва с прошлым, но акселерировали процессы, начавшиеся еще в XVII в. Преобразования же проводились в жизнь по всесторонне продуманной и предварительно спланированной программе. Петр I «прорубил» окно в Европу, присоединив Россию к числу цивилизованных государств. С другой стороны, подчеркивается, что Петр I нарушил естественный ход российской истории, искусственно привнеся европейские образцы в экономику, политику и культуру; Россия в итоге превратилась не в европейскую, а в «европейничагощую» страну, когда VII

под внешними европейскими вывесками скрывалась варварская, азиатская сущность (ярким примером тому может послужить русская мануфактура, работавшая, в отличие от западноевропейской, на государственный заказ и использовавшая труд крепостных рабочих). Сами преобразования проводились спонтанно, при отсутствии какого-либо плана, представляя непрерывную цепь ошибок, взаимоисключающих противоречий, а внутренняя политика была полностью подчинена достижению внешнеполитических целей (в основном – военных).

Первые изменения в системе призрения относятся еще к периоду совместного царствования государей Ивана V и Петра I (1682-3696) и имели целью борьбу с профессиональным нищенством.

Характерен в этом отношении указ, изданный в 3 691 г., где отмечалось, «что на Москве гулящие люди, подвязав руки, также и ноги, а иные глаза завеся и зажмуря, будто слепы и хромы, притворным лукавством просят на Христово имя милостыни, а по осмотру они все здоровы». За это предусматривались следующие меры наказания: «людей тех имать и расспрашивать... и по распростным речам ссылать посадских людей в те же посады, из коих они пришли, а дворцовых крестьян в дворцовые волости, а поме-щиковых и вотчинниковых отдавать помещикам и вотчинникам, а буде те люди впредь объявятся в Москве, в том же нищенском образе и в притворном лукавстве, и тем учинить жестокое наказание, бить кнутом и ссылать в дальние сибирские города». В 1694 г. появляется Указ о нищенствующих лицах духовного звания, гласящий: «Безместных чернецов и черниц, попов и дьяконов велено имать и приводить в Стрелецкий приказ, откуда отсылать в Патриарший приказ, чтобы отнюдь чернецы и безместные попы и дьяконы по улицам нигде не бродили и по кабакам не водились».

Дальнейшее же развитие системы государственного призрения произошло позже, в период единоличного правления Петра I (1696-1725). Среди мероприятий Петра в этой области можно выделить следующие:

1. Указы о строительстве и содержании по всем губерниям богаделен и больниц для старых и увечных, которые не могли работать. Причем отмечалось, что государство должно «старым зело и увечным кормовщикам, также и вдовам старым давать кормовых денег до их смерти» (1700). Содержание и устройство больниц и богаделен лежало на обязанности сначала Патриаршего, с 1701 г.– Монастырского приказа, а с 1721 г.– в ведении Святейшего Синода и Камер-конторы. По указу 1710 г., ввиду злоупотреблений в пользовании богадельнями, было приказано произвести «разбор» и выселить из богаделен всех тех, у кого есть жены или дети и кто знает промыслы.

По указу от января 1712г. приказывалось по всем губерниям «учинить шпиталеты для самых увечных, таких, которые ни в чем работать не могут, ни стеречь, также и зело престарелых». То есть, иными словами, учреждались специальные госпитали для содержания нетрудоспособных, не имевших возможности «снискивать пропитание своим трудом».

Наконец, в ноябре 1715г. появляется новый указ Петра I, где были даны распоряжения об обязательном строительстве госпиталей (каменных в Москве, деревянных в других городах), В результате к 1724 г. в одной только Москве насчитывалось 90 богаделен и госпиталей (мужских и женских), в которых состояло около 4 тыс. нищих. На содержание этих нищих уходило в год около 12 тыс. рублей «кормовых денег». Кроме того, имеются сведения, что сверх списков в московских богадельнях всегда проживало не менее 200 так называемых «прибылых» (приходящих) нищих.

Особое место в системе государственного призрения заняли уволенные со службы военнослужащие (унтер-офицеры, рядовые драгуны и солдаты), не имевшие средств на жизнь. Так, по указу 1722 г. таким отставникам предлагалось либо попытаться обзавестись собственным хозяйством, либо постричься в монахи и получить государственное содержание в богадельнях при монастырях.

2. Меры по борьбе с детской безнадзорностью. Еще в 1706 г. новгородский митрополит Иов открыл первый в России приют для «зазорных» (то есть незаконнорожденных) детей. По указу Петра на содержание приюта были обращены доходы от нескольких монастырских вотчин. Вскоре последовало распоряжение об учреждении в городах специальных госпиталей для незаконнорожденных, а затем и сиротских домов (последние находились в ведении магистратов). По указу 1712 г. в госпитали н сиротские дома должны были приниматься младенцы, «которые не от законных жен рождены, дабы вящшаго греха не делали, сиречь убийства».

Более пространен ноябрьский указ 1715 г. В нем, в частности, говорится, что следует «избрать искусных жен для сохранения зазорных младенцев, которых жены и девки рождают беззаконно и стыда ради отметывают в разные места, от чего оные младенцы безгодно помирают, а иные от тех же, кои рождаются, и умерщвляются; и для того объявить указом, чтоб таких младенцев в непристойные места не отметывали, но приносили б к вышеозначенным гошпиталям и клали тайно в окно чрез какое закрытие, дабы приношенных лица было не видно. А ежели такие незакон порождающие явятся в умерщвлении тех младенцев, и оныя за такне злодейственные дела сами казнены будут смертию; и те гошпитали построить и кормить из губерний из неокладных прибылых доходов, а именно: приставленным на год по три рубли, да хлеба по полуосьмине на месяц, а младенцам на день по три деньги».

Таким образом, определялись следующие меры:

а) набирался штат детских приютов и госпиталей из «искусных жен» (кормилиц) с назначением жалованья за работу (по 3 рубля в год);

б) за умерщвление незаконнорожденных виновные наказывались смертью;

в) устанавливалась анонимность приема (подкидыва-ния) незаконнорожденных в приюты;

г) на содержание незаконнорожденных отводилось по три деньги (то есть по полторы копейки) в день.

По тому же указу принятые в приюты мальчики в дальнейшем должны были отдаваться в обучение к какому-нибудь мастеру, а девочки – в услужение, а если выдавался случай, и замуж. Особо подчеркивалось, что «если впоследствии они подвергались болезням или увечью, или впадали в помешательство, то могли возвращаться в эти приюты, как в родительские дома».

К 1724 г. только в ведении Московской губернской канцелярии насчитывалось 865 незаконнорожденных детей в возрасте до 8 лет. На их содержание расходовалось в год около 4700 рублей, а кормлением грудных «зазорных» младенцев занималось 218 кормилиц. В связи с этим Петр в октябре 1723 г. распорядился определять незаконнорожденных в частное воспитание «тем, кто их к себе принять похочет, в вечное владение». В данном случае речь идет вовсе не об усыновлении или удочерении сироты, а о приобретении слуги. Тем же указом мальчики, достигшие 10 лет от роду, оставшиеся без воспитания, определялись в матросы и приписывались к Адмиралтейской коллегии. Наконец, в январе 1724 г. поступило распоряжение определять мальчиков, по слабости здоровья не годящихся к морской службе, «ко всяким художествам в ученики».

Увеличение числа незаконнорожденных детей косвенно было связано и с тем, что в первой четверти XVIII в. массовый характер в России принимает проституция. Основой для развития данного асоциального явления стало, с одной стороны, создание большой регулярной армии, а с другой – появление многочисленного класса чиновников, подавляющая часть которых на первых порах своей карьеры не могла позволить себе содержать семью из-за нищенского жалованья. О том, что половой вопрос в армейской среде стоял особенно остро, свидетельствовал изданный в 1716г. Военный устав с перечислением мер, пресекавших скотоложство, мужеложство, изнасилование, вступление в половые связи с несовершеннолетними и т.п. В уставе также указывалось, что «никакие блудницы при полках терпимы не будут», под угрозой смертной казни военным чинам, допускавшим присутствие проституток в военных частях.

В то же время специальных указов о проституции не появилось. Косвенные же указания на существование публичных домов дает лишь приказ петербургского генерал-полицмейстера от 25 мая 1718 г. относительно наличия «вольных домов» и «похабств», которые там совершаются, с требованием пресечь зло.

3. Меры по борьбе с нищенством. Здесь определилось два основных подхода. С одной стороны, был введен запрет на «прошение милостыни» со стороны определенных в богадельни и больницы по старости и нетрудоспособности. По указу 1712 г. определялось: «Нищим по миру на Москве мужеска и женска полу, и робятам, и старцам, старицам милостины не просить и по мостам не сидеть, а быть им в богадельнях по-прежнему, и смотреть из Монастыр-, ского приказу накрепко; будет где по улицам и по мостам для прошения милостины нищие явятся, тех ловить и приводить в Монастырский приказ, а чиня наказание, отсылать в богадельни и монастыри». С другой стороны, более строгому наказанию подвергались нищие, не записанные в богадельни для призрения. Тот же указ (1712) гласил: «Которые по миру будут ходить, а в богадельнях они нигде не записаны, и тех ловя потому ж в Монастырском приказе, учиня жестокое наказание, отсылать в прежние места, откуда кто пришел».

Развитие идей «антинищенского» законодательства происходит и в инструкциях, данных Петром московскому генерал-полицмейстеру в мае 1713 г.: «Всех гулящих и слоняющихся людей, а особливо которые под видом аки бы чем промышляли и торговали, хватать и допрашивать; буде ж кто в допросе с словами своими не сходен явится, оных определять в работу: равно ж содержать и с нищими, буде от оных кто работу сработать может, и тех ловить и определять в работу ж».

Для Петра I здоровые нищие явились ни кем иными, как «ленивыми прошаками», для которых единственной мерой может быть лишь определение в принудительные работы. По примеру европейских стран, регламентируются наказания по отношению к «прошакам». Так, в первый раз пойманных за попрошайничеством приказано было «бить нещадно батожьем» с последующей высылкой в места прежнего проживания. Владельцы же присланных должны были за ними присматривать, чтобы те милостыни больше не просили, а работали и «не даром хлеб ели».

Для пойманных за нищенством во второй раз предусматривались уже более суровые наказания. «Таких бить на площади кнутом, посылать в каторжную работу, а баб в шпингауз, а ребят, бив батоги, посылать на суконный двор и к прочим мануфактурам». В апрельском указе 1722 г. Петр писал: «По миру нищим не ходить, а здоровых, когда поймают, в каторжную работу с наказанием отсылать, ибо в таковых много воров бывает, и чуть не все».

Обоснование столь суровым мерам борьбы против нищенства царь попытался дать в «Регламенте Духовной Коллегии» (1721): «Разсуди всяк, сколько тысящ в России обретается ленивых таких прошаков, толикож тысящ не делают хлеба, а потому нет от них приходу хлебного, а обаче нахальством и лукавым смирением чужие труды поедают и поому великий хлеба расход вотще. Хватать бы таковых всюду и к делам общим приставлять».

Далее регламент Петра подробно характеризует тот вред, какой наносят России «ленивые прошаки»: «По дорогам, где угодно водят, разбивают; зажигатели суть на шпионство от бунтовщиков и изменников подряжаются; клевещут на властей высоких, и самую власть верховную зло обносят, и простой народ к презорству властей преклоняют. В церковь входить не свое дело быти помышляют, только б им пред церковью непрестанно вопить. И что еще веру превосходит бессовестие и бесчеловечие оных: младенцам своим очи ослепляют, руки скорчивают и иные члены развращают, чтоб были прямые нищие и милосердия достойны. Воистину нет беззаконнейшего чина людей».

4. Организация государственных работ для здоровых нищих и системы надзора за нищими. Здесь выделились два основных типа исправительных заведений: а) «смирительные дома», в которые следовало сажать «ленивых, здоровых нищих и гуляк», с организацией в них работ, чтобы «ленивые прошаки» не даром хлеб ели, а «могли пропитание свое заработать, чтоб никогда праздны не были». В эти же смирительные дома надлежало присылать преступников, расстратчиков и вообще всех тех «рабов непотребных, которых уже никто в службу не приемлет»; б) «прядильные дома» (или «шпингаузы»), созданные для тех же целей, что и смирительные дома, с единственной разницей, что в них должны были содержаться лица женского пола, причем как нищие, так и особы «непотребного и неистового же» поведения (то есть проститутки).

В период правления Петра I постепенно оформилась система государственного попечения о нищих. Можно выделить три уровня данной системы: так, в столицах (Москве и Санкт-Петербурге) руководство первоначально находилось в руках Патриаршего и Монастырского приказов, с 1721 г. было передано в ведение Святейшего Синода, а с 1724 г. в совмесное ведение Синода и Камер-конто-ры. В остальных городах Российской Империи заботы о призрении над бедными возлагались на местные магистраты. В сельской же местности эти обязанности в частновладельческих имениях возлагались на помещиков, а в государственных и удельных селениях – на старост или сотских. Значительное место в борьбе с нищенством отводилось полиции и так называемым «земским фискалам» (тайной полиции, доносчикам).

5. Борьба с «безразборчивой милостыней» и поиски источников финансирования системы государственного призрения. Помимо профессионального нищенства, с которым следовало бороться, Петр видел не меньший вред и в «нищелюбцах». Говоря о том, что «ленивые нрошаки Богу противны суть», царь добавлял, что «аще кто снабде-вает оных, и той есть яко помощник, тако и участник оных же греха. Из такой дурной милостыни еще и отечеству великий вред деется, от сего бо скудость и дорог бывает хлеб». Таким образом, вред, наносимый нищелюбцами, расценивался наравне с вредом, причиняемым «ленивыми проша-ками», то есть приравнивался к государственной измене.

Прямым следствием такого взгляда на «нищелюбие» стало воспрещение подавать милостыню просящим на улицах нищим, за нарушение же полагался большой штраф (для пойманных в первый раз – 5 рублей, повторно – 10 рублей). Те же, кто желал оказать помощь бедным, должны были отсылать деньги в богадельни. Штрафные санкции налагались также на тех, кто давал приют бродячим нищим (по указу 1722 г.); на тех, кто был обязан присматривать за нищими, чтобы те не просили милостыни, а работали, но не выполнил этой обязанности (до 5 рублей). Штрафовались и те помещики, чьих крестьян ловили в городах за оппрошайничеством.

При всех этих запретах стало также ясным, что необходимы средства на организацию государственного призрения. Выделяются следующие источники финансирования системы призрения: а) вдвое был увеличен сбор для вступающих в брак; б) воспрещена свободная продажа восковых свечей и введена монополия церкви на их продажу; в) установлен вычет из жалованья у служилых людей (кроме солдат) по копейке с рубля на содержание госпиталей; г) в монастырях введено обучение монахинь рукоделью и ремеслам с последующим обращением доходов от продажи товара на «общую монастырскую пользу»; д) введен сбор «доброхотных» подаяний в церквах в два кошелька (один – на покупку церковных принадлежностей; второй – на содержание госпиталей); е) на богоугодные дела обращались, и штрафные деньги.

Таким образом, в годы правления Петра I наблюдаются попытки не только привнести порядок в дело общественного призрения, но и перестроить эту сферу на совершенно новых организационных началах, передав дело благотворительности в руки государственных учреждений. Были сделаны попытки воспитать в обществе сознательное отношение к нищенству, провести различия между бедными по причинам впадения в нищету и установить в зависимости от этих причин способы и виды призрения.

В то же время акцент был сделан на карательные меры и по отношению к нищим, и по отношению к русским «ни-щелюбцам». Основными средствами воспитания становились каторжные работы и штрафы. Контроль и проведение мероприятий по борьбе с нищенством возлагались на полицию. Иными словами, была разрушена система открытого призрения, установленная еще Иваном TV (то есть система содержания нищих за счет милостыни), произошел поворот в сторону «закрытой» системы призрения.

Да и само русское общество неохотно реагировало на запреты подавать милостыню просящим. Против «драконовских» указов императора активно протестовали писатели петровской поры И. Т. Посошков и М. П. Аврамов.

Впоследствии, во второй половине XVIII в., известный русский писатель и историк князь Михаил Щербатов в своей книге «О повреждении нравов в России» так охарактеризует реформы Петра: «...отнимая суеверие у не-просвещеннаго народа он самую веру к божественному закону отнимал. [Действия Петра] можно применить к-действиям неискустнаго садовника, который у слабого дерева отрезывает водяные, пожирающия его сок ветви. Естли-бы оно было корнем сильно, то сие обрезыванье учинило ему произвести хорошия и плодовитыя ветви; но как оно слабо и больно, то... новых плодовитых ветвей не произвело, ниже соком раны затянуло, и тут соделались дупла, грозящия погибелью дереву. Так урезанье суеверий и на самыя основательныя части веры вред произвело; уменьшились суеверия, но уменьшилась и вера; исчезла рабская боязнь ада, но исчезла и любовь к Богу и к святому его закону; и нравы, за недостатком другого просвещения исправляемые верою, потеряв сию опору, в разврат стали приходить».

Прекрасно к оценке реформаторской деятельности Петра I подходит замечание английского писателя Джонатана Свифта (1667-1745) в «Рассуждениях на темы серьезные и праздные»: «Некоторые, стремясь искоренить

предрассудок, истребляют заодно добродетель, честность и религию». Борьба с суевериями нашла свое отражение и во внешних ее проявлениях, например – в «брадобри-тии». Борода считалась знаком отличия православных от католиков и отношение к ней на Руси было серьезным. Так, в Русской Правде князя Ярослава Мудрого штраф за отсеченный палец составлял 3 гривны, а за выдранный клок бороды – 12 гривен. Такая высокая сумма должна была компенсировать моральный ущерб, так как посягательство на бороду было равнозначно публичному позору.

В Западной Европе брадобритие стало общепринятым уже со второй половины XI в., ношение же бороды во многом определялось переменчивой модой. На русских же иконах иноземцы-католики, влекомые чертями в геенну огненную, изображались безбородыми. Сороковая глава решений Стоглавого Собора 1551 г. запрещала не только брить бороды, но и подстригать усы. Отсутствие бороды нередко становилось внешним признаком измены православию (например, Бориса Годунова и Лжедмитрия I, свои бороды бривших). Попытки царя Федора Алексеевича в 3681 г. ввести традиции брадобрития среди дворян вызвали отлучение приверженцев бритого лица от церкви.

По этому поводу патриарх Адриан писал: «Бог пребла-гий мужа и жену сотвори, положив разнство между ними... Мужу... благолепие яко начальнику – браду израсти, жене же, яко несовершенней... оного благолепия не даде, яко... зряща мужа своего красоту, себя же лишону тоя красоты... да буде смиренна всегда и покорна. Брадобритие есть не только безобразие и бесчестие, но и грех смертный».

Гонения на бородачей распространились в царствование Петра I, для которого сама борода стала символом косности и отсталости. Сам царь бороду тщательно брил и носил только усы. Потому новым смыслом, в особенности для старообрядцев, наполнились старые поговорки: «В бороде честь, а усы и у кошки есть», «Борода апостольская, а усок дьявольский», произносить которые вслух стало небезопасным, В 1705 г. появился указ, установивший пошлину за ношение бороды в зависимости от сословного положения и благосостояния бородача (размер пошлины колебался от 30 до 100 рублей в год). Уплатившим пошлину выдавались особые жетоны – бородовые знаки – для постоянного их ношения.

В то же время бород были лишены не все сословия; крестьяне ее могли носить, но, въезжай и выезжая из города, должны были платить незначительную сумму в 2 деньги. Таким образом, все мужское население страны было поделено на три части: бородатых крестьян, безбородых горожан и лиц, не желавших расставаться с бородой и плативших деньги за право ее носить, среди которых было много старообрядцев. В 1722 г. бородачи были фактически приравнены к старообрядцам и должны были ежегодно платить в казну налог на бороду в размере 50 рублей (этот указ в 1752 г. подтвердила Елизавета Петровна). Лишь в царствование Екатерины И было разрешено носить бороду беспошлинно, однако государственные чиновники, придворные и военные должны были бриться.

            Таким образом, мероприятия Петра I, коснувшиеся реформирования сферы социального призрения, привели к созданию государственной системы благотворительности. При всей неоднозначности оценок перемен в организации социальной помощи, те во многом, хотя и с учетом российской специфики и некоторым запозданием, шли в русле общеевропейского развития.