«Институт дипломатического и консульского права в России»

При собирании доказательств по уголовным делам наиболее распространенным способом их получения является допрос свидетеля. Результаты данного следственного действия фиксируются в протоколе допроса. Основной его элемент – показания допрашиваемого. Закон в настоящее время весьма кратко регламентирует порядок протоколирования показаний, предписывая лишь записывать их «в первом лице и по возможности дословно» (ч. 1ст.160 УПК РСФСР). Не шире эта формулировка и в проекте нового УПК России.

При этом в юридической литературе оценка этой нормы закона является весьма неоднозначной. Например, В. И. Смыслов пишет: «… следователь обязан сохранить в протоколе не только смысловое содержание показаний, но и все характерные выражения, обороты речи и другие индивидуальные выражения, присущие показаниям данного свидетеля. «Литературная обработка», «причесывание» показаний неизбежно связаны с искажением как содержания, так и особенностей стиля, поэтому они не допустимы».

На практике приходится встречать самый широкий диапазон понимания этого положения: от скупых канцелярских выражений следователя до буквально дословных записей бранных и нецензурных выражений допрашиваемого.

Думается, что мы имеем дело как раз с тем случаем, когда требование закона нельзя понимать буквально.

Прежде всего следует обратить внимание на то обстоятельство, что протокол допроса свидетеля ведется следователем и фактически представляет собой осуществляемый им пересказ слов допрашиваемого. А целью допроса является получение доказательств, то есть определенных в законе фактических данных (ст. 69 УПК РСФСР). Необходимо, чтобы в протоколе содержались данные, подлежащие установлению по делу и имеющие для него значение, то есть соответствующие признаку относимости доказательств. И ни для следователя, ни для судьи, ни для самого свидетеля не является принципиальным вопрос о стиле протокола. Если же свидетель настаивает на определенной формулировке своих показаний или какой-то их части, что происходит достаточно редко, он может заявить об этом следователю для дословной записи или записать свои показания собственноручно в порядке ч.4 ст.160 УПК РСФСР. Подобная «принципиальность» свидетеля, полагаю, должна быть отмечена в протоколе и учтена при оценке сообщенных им сведений, поскольку чаще всего указывает на особое отношение к собственным показаниям. В частности, это могут быть или обдуманные заранее неполные показания, или полностью ложные, когда свидетель осторожно формулирует свои слова, чтобы не выдать себя в дальнейшем.

В обычном же допросе свидетеля, в особенности показания которого заведомо будут иметь существенное значение по делу, вряд ли есть смысл писать дословное «он пырнул его ножом» вместо «нанес удар ножом» или «алкаш» вместо «злоупотребляющий спиртным». Полагаю, что подобный протокол, изобилующий бытовыми и жаргонными выражениями, говорит лишь об ограниченном лексиконе следователя, не способного объективно и грамотно изложить на бумаге рассказ свидетеля. Вопрос протоколирования особенности речи допрашиваемых и других участников следственных действий подробно рассмотрен в работе А. И. Михайлова и Е. Е. Подголина «Письменная речь при производстве следственных действий», в которой последовательно проводится мысль о необходимости максимально полной фиксации употребляемых свидетелем просторечий, диалектизмов, жаргонных выражений, терминов профессиональной лексики и иных особенностей речи. В защиту этого тезиса авторами приводится ряд аргументов, далеко не все из которых представляются бесспорными.

Скажем, обязательным будет дословная передача в протоколе жаргонных или непристойных выражений в тех случаях, когда доказательственное значение имеет именно их формулировка. Удачным является приводимый пример, когда при осмотре кассового помещения по делу о краже со взломом был обнаружен закрепленный в пишущей машинке лист бумаги, на котором преступник напечатал различные непристойные предложения . Несомненно, действия следователя, записавшего в протоколе допроса признавшегося в совершении кражи подозреваемого фразу «Я напечатал на стоявшей в кассе машинке нецензурную брань», будут неправильными, поскольку большое доказательственное значение имеет именно дословное сообщение преступником напечатанного текста, который знает только он.

В тоже время сами авторы признают, что подобных случаев на практике встречается немного. При этом другие приводимые ими примеры замены просторечий и жаргонных выражений не выглядят убедительными. Полагаю, что написание в допросе фразы «Я без определенной цели ходила по Московскому вокзалу» вместо дословного «Я болталась по Московскому вокзалу просто так» совершенно не искажает смысл фразы и является вполне допустимым. И утверждение авторов о том, что при последующих допросах свидетельница может обоснованно заявить: «Я так не говорила», наверно, поскольку по окончании допроса свидетель, ознакомившись с протоколом, может внести в него любые уточнения и потребовать именно такой формулировки своих показаний, какую считает наиболее верной. После этого, удостоверив протокол своей подписью, он не будем иметь оснований оспаривать его.

Для того же, чтобы по окончании допроса возникло как можно меньше разногласий между следователями и допрашиваемым по поводу тех или иных выражений, следователю целесообразно произносить вслух записываемые им фразы, по крайней мере, наиболее существенные. Кроме того, необходимо искоренять нередкие на практике случаи, когда свидетели подписывают протокол, не читая его. Хотя подобные факты является очевидным и грубым нарушением Уголовно-процессуального кодекса, они отнюдь не единственны, особенно со стороны работников органа дознания, проводящих допросы по поручению следователя. Иногда это происходит потому, что допрашивающий попросту не просит ознакомиться свидетеля с составленным протоколом, а сразу предлагает подписать его, и допрошенный, не зная процедуры и доверяя должностному лицу, делает это. Но и на просьбу прочитать протокол нередко следует отказ, причины которого могут быть самые разные: уверенность в правильности записи, спешка, иногда даже невозможность разобрать почерк следователя. В таких случаях очень важно настоять на ознакомлении следователя с текстом протокола и предложить ему внести поправки. Бывает, что свидетель, готовый поставить свою подпись, не прочитав протокол, в ходе ознакомления с ним обнаруживает массу неточностей и делает большое количество уточнений. Поэтому не дословная запись рассказа свидетеля, а именно прочтение им протокола и внесение поправок, уточнений и дополнений служит наилучшему заполнению показаний.

Детальное оформление аргументов авторов, настаивающих на дословной фиксации показаний, позволяет выявить в них внутренние противоречия. В частности, Н. И. Гаврилова указывала, что несоответствие особенностей речи свидетеля тексту протокола его допроса снижает доказательственную ценность последнего. В то же время она отмечает опасность того, что «следователь может недостаточно четко передавать в протоколе сообщения, хорошо понятные допрашиваемому и допрашивающему в живом диалогическом общении» . Но ведь бесспорно, что наиболее четкой передачи фиксируемых данных служат именно общеупотребительные, распространенные фразы и выражения, которые одинаково понимаются как следователем и свидетелем, так и в дальнейшем прокурором, судьей и любым иным лицом, изучающим материалы дела.

Поэтому вполне обоснованными являются аргументы Е. Е. Подголина, выдвинутые им в другой работе: «Чем менее строго речевое оформление, тем менее конкретна информация, тем больше требуется домысливания, творчества от читающего протокол, тем больше также будет отличаться восприятие лиц, читающих один и тот же протокол» . И далее: «Достоинство стереотипной фразеологии состоит в том, что она отшлифована не одним поколением юристов; в силу частоты употребления одинаково (однозначно) понимается участниками процесса и гражданами…; требует меньше затрат времени при составлении процессуальных документов» . Действительно, какое-либо жаргонное или просторечное выражение может трактоваться по-разному, и задача свидетеля – воспринять и зафиксировать в протоколе максимально конкретные данные, не оставляющие простора для последующей интерпретации. Механическую запись на бумаге произносимого допрашиваемым нужно расценивать как стремление следователя упростить и облегчить свою работу, отказавшись от определенной обработки текста протокола.

Так, при допросе свидетеля, наблюдавшего поведение преступника после убийства, следователь дословно записал следующие показания; «Федин вошел в ванную и стал мыть нож под проточной водой. Вымыв нож, я лично не увидел, куда он его дел». Причастный оборот, неверно употребленный допрашиваемым, буквально указывает на то, что нож мыл сам свидетель, а не преступник. Следователь же, не вдумываясь в значение записываемого и воспринимая лишь общий смысл полученной информации, внес в протокол буквальное выражение очевидца и тем самым дал возможность поставить показания свидетеля под сомнение.

Характерно, что практически во всех сборниках образцов процессуальных документов примерные тексты протоколов допросов написаны именно строгими фразами с использованием общеупотребительной лексики, иногда даже чересчур стереотипно. Чего стоит, например, такая фраза семнадцатилетнего обвиняемого; «Я не думал, что если не сделаю этого, последствием явится привлечение меня к уголовной ответственности» . Очевидно, что в ходе реального допроса услышать подобное попросту невозможно.

Не в пользу дословной записи речи допрашиваемого говорит и то обстоятельство, что рассказ свидетеля и текст протокола обычно разливаются по объему, причем это различие может быть весьма значительным, как в одну, так и другую стороны. Немало свидетелей, начав с вопросов, интересующих следствие, вскоре уходят в сторону, подобно развивает темы, которые не имеют значения по делу, причем остановить таких лиц бывает крайне трудно. При этом следователю необходимо таким образом сократить и отредактировать показания, чтобы они, отражая необходимые фактические данные, выглядели цельным рассказом, а не набором фраз, как бывает на деле. Ясно, что такое сокращение не получится без определенной замены слов. Встречаются и обратные случаи, когда свидетель, в силу своей молчаливости или небольшого словарного запаса не в силах изложить известные ему обстоятельства в приемлемой для последующего восприятия форме. В таких случаях, когда необходимо регулярно подбадривать допрашиваемого, задавать ему дополняющие и уточняющие вопросы, также просто невозможно вести дословную запись, и необходимость определенной литературной обработки выглядит очевидной. Немаловажно также то обстоятельство, что следователь воспринимает обстоятельства, излагаемые свидетелем, применительно к предмету доказывания, допрашиваемый же описывает их во взаимосвязи со всей окружающей обстановкой, в результате чего часто затрагиваются детали, с очевидностью не интересующие следствие.

Весомым является и аргумент, который С. А. Шейфер сформулировал таким образом: «в тексте протокола может быть включена информация, непосредственно в слове не выраженная, но заключенная в контексте устного сообщения» . Другими словами, при записи протокола следователь может и должен вносить в него слова и фразы, фактически не произнесенные допрашиваемым, но объективно отражающие его показания.

Подводя итог, можно еще раз процитировать категоричное, но справедливое высказывание Е. Е. Подголина: «Попытки записать показания в полном объеме дословно, даже с учетом оговорки закона – нереальны» . Поэтому требование закона о «по возможности дословной» записи показаний следует расценивать как относящееся лишь к наиболее существенным словам и выражениям, несущим основную смысловую нагрузку, а также характеризующим личность допрашиваемого лица и особенности его восприятия.

Источник: http://www.law.edu.ru/doc/document.asp?docID=1118935