«Информатизация и компьютеризация судебной системы РФ»

Обращение профессиональных историков к правовым аспектам исследуемых проблем - явление весьма показательное, во многом отражающее современное состояние социально-гуманитарных наук. Справедливо и другое: наличие, как правило, ставшее почти обязательным, основательного исторического и историко-правового введения в юридических исследованиях. Наглядным примером последнего утверждения является новая монография иркутского ученого-правоведа С. С. Акманова[1], получившая благожелательные отклики, а примером первого - исследование известного новосибирского историка Л.И. Пыстиной[2].

Проблемы «власть и интеллигенция», «социально-политическое развитие интеллигенции» в различные периоды развития государства нашли отражение в научной литературе, в том числе новейшей, с учетом результатов поиска теоретико-методологических подходов, введения в научный оборот неопубликованных источников и зарубежной литературы. Явление это, безусловно, отрадное, несмотря на обилие явной идеологизированности и политизированности многих публикаций ушедших 90-х гг. «Переболев» возрастным радикализмом, социально-гуманитарная мысль, подошла к исследованию тем, находящихся на стыке смежных наук. В указанном смысле книга новосибирского исследователя значительно расширяет определившийся круг изучаемых проблем.

Учитывая научный профиль данного журнала, хотел бы остановиться на освещении в монографии Л. И. Пыстиной именно правовых аспектов проблемы. Несмотря на то что специально они выделены только в одном параграфе третьей главы, в той или иной степени автор рассматривает их во всех четырех главах рецензируемого издания. В целом же следует иметь в виду, что взаимоотношения власти и интеллигенции, особенно «старой», именуемой специалистами или, как их тогда чаще именовали «спецами», в 20-е - начале 30-х гг. приобрели особое звучание. При этом и отношение власти, и правовое положение старой интеллигенции изменялось на протяжении этого времени. Л. И. Пыстина справедливо выделяет три периода, характерных для Сибири: 1) после поражения «верховного правителя» А. В. Колчака, демонтаж его режима и восстановление советской власти; 2) проведение новой экономической политики в регионе; 3) переход к форсированной модернизации страны. Особое внимание автор уделил первому периоду, посвятив ему две главы. Это вполне оправданно, поскольку в Сибири после разгрома Колчака находилось очень много старой интеллигенции, бежавшей сюда из центральных районов страны, Поволжья и Урала: численность ее в целом возросла на одну треть.

Другая особенность состояла в том, что в Европейской России в 1921 г. уже осуществлялся переход к нэпу, а в Сибири действовали чрезвычайные органы власти и продолжалась политика «военного коммунизма». Правовое положение регулировалось трудовым законодательством: Кодексом законов о труде 1918 г. и последующими нормативными актами. Милитаризация труда прослеживалась отчетливо, бывших служащих и специалистов призывали на действительную техническую службу, за уклонение от которой привлекали к суду военно-революционных трибуналов. Оплата труда производилась в зависимости от физической тяжести выполняемой работы, но более 90% ее составляла натуральная часть. На особом положении находились бывшие колчаковцы: на основании приказа Реввоенсовета республики их передавали в наркомат труда. При решении вопроса о трудоустройстве учитывалось, чтобы численность бывших белых офицеров не превышала 15% наличного состава учреждения, их нельзя было назначать в то место, где произошло пленение или добровольная сдача, а также по месту рождения или постоянного жительства. Разумеется, с правовой точки зрения, это были ощутимые ограничения, объяснением которых, с точки зрения новой власти, служила политическая целесообразность революционного момента.

Пройдя тщательную фильтрацию, призванные на «действительную техническую и хозяйственную службу» старые интеллигенты, подвергались общей дискриминации. В монографии автор приводит интересные данные: в 1920-1921 гг. самый низкий уровень оплаты труда был в науке, а самый высокий - на лесозаготовках и сплавке леса. Кроме того, существовали ограничения, связанные с премированием, выплатой сверхурочных, совместительством и т.д. Поскольку потребность в специалистах была крайне необходимой, к работе привлекали практически всех до одного. Наряду с этим, в послереволюционной России, и в Сибири в том числе, распространялись «спецееедские» настроения, недоверие и даже враждебность к старой интеллигенции, попытки организации первых «политических» процессов.

Переход к нэпу в Сибири, когда на первое место вышла не революционная фраза и боевые заслуги, а практическая применимость профессиональных знаний и опыта, чем не обладали многие герои гражданской войны, объективно привел к некоторым изменениям в отношении к интеллигенции и ее правовом положении. Примечательно, что в 1922 г. в Петрограде на состоявшемся съезде геологов был поставлен вопрос о правах человека. На ХI съезде большевистской партии (март-апрель 1922 г.) в принятой резолюции «Профсоюзы и спецы» указывалось на необходимость «беречь спецов», поставить их работу «в наиболее благоприятные условия», оплачивать должным образом их труд и знания. Но затем доклад Г. Е. Зиновьева и резолюция ХII партконференции (август 1922 г.) по существу поставили на один уровень политических противников большевизма и массу беспартийной интеллигенции. Это - характерный политический окрас проблемы. Но наряду с этим происходила частичная демилитаризация («раскрепощение») труда специалистов. Постановление Совнаркома РСФСР от 28 мая 1922 г. предоставляло право ухода со службы с предупреждением за месяц и право выбора места службы помимо биржи труда. Однако это решение применялось с трудом. Гораздо полнее на практике применялись решения местных органов. Например, специальное совещание при Сиббюро ЦК РКП(б) с заведующими отделами Сибревкома, представителями хозяйственных органов, Сибплана и профсоюзов в апреле 1923 г. установило порядок перехода беспартийных специалистов из одного учреждения в другое только при условии согласования и с разрешения руководителей-коммунистов учреждений, из которого уходил и в которое поступал на работу специалист. Наряду с улучшением оплаты труда специалистам, на чем подробно останавливается автор монографии, усиливался тайный механизм контроля и проверки состава советских учреждений. Наглядным свидетельством этого явился секретный циркуляр Сибревкома от 1 декабря 1923 г., предписывающий согласовывать вопросы приема служащих на работу в государственные, советские и кооперативные учреждения с органами ГПУ в целях «недопущения проникновения антисоветских элементов». Бывшие белые офицеры, чиновники военного времени состояли на особом учете в органах ВЧК-ГПУ, в Управлении командного состава штаба РККА, в мобилизационных отделах военкоматов.

Поражение белого движения в целом в годы гражданской войны привело уже в послереволюционные годы к существенным ограничениям в правовом положении бывших его представителей: бывшие офицеры белой армии не смогли самостоятельно сменить место жительства, являлись первыми кандидатами на увольнение в результате сокращения штатов или проводимых «чисток». Наиболее полно такая линия нашла отражении в специальном циркуляре Сибкрайкома РКП(б) от 30 июля 1924 г., адресованном всем губкомам и обкомам партии и соответствующим контрольным комиссиям. В развернувшейся кампании «чистки» советского государственного аппарата, вызвавшей оправданное смятение и подтвердившей худшие опасения интеллигенции, за 1924 г. было уволено 4,7 тыс. чел. (11%) из числа подвергшихся проверке. Но необходимость проведения технической и технологической модернизации, невозможной без массового привлечения старой интеллигенции, привела к корректировке государственной политики в отношении интеллигенции. В частности, новые моменты, направленные на изменение правового и материального положения нашли отражение в постановлении ЦК РКП(б) «О работе специалистов» (сентябрь 1925 г.), на которое ссылается автор рецензируемой книги.

Следует, однако иметь в виду, что многие нормативные акты того периода являлись срезом политической борьбы, обострившейся после смерти В.И. Ленина. Объявленный впоследствии «правым» уклонистом Н.И. Бухарин ратовал за нормализацию и ограниченную демократизацию политического режима, а Зиновьев и «левые» считали это нецелесообразным. Не случайно, что подготовка и обсуждение указанного постановления проводилась в строгой секретности, а председатель правительства (Совнаркома) А.И. Рыков задерживал издание декрета СНК «Об улучшении быта и условий работы специалистов». Власть опасалась ликвидации ситуации неравенства в оплате специалистов и рабочих, когда последние могли высказывать недовольство.

Вместе с тем, правовое положение интеллигенции в середине 1920-х гг. заметно улучшилось. Особенно заметно это стало в области образования. В специальном пункте постановления Совнаркома СССР от 29 сентября 1925 г. «Об улучшении условий работы специалистов, состоящих на службе в государственных учреждениях и предприятиях» дети упомянутых специалистов в отношении поступления в высшие учебные заведения приравнивались к детям рабочих, предусматривалось бронирование для них определенного количества мест. Вводились конкурсные испытания, расширялся свободный прием, результатом чего явилось возрастание доли выходцев из интеллигентской среды. Некоторое ослабление наблюдалось и в жилищном законодательстве. Практика изъятия излишков жилплощади и «самоуплотнения» первых лет революции существенно корректировалась. Некоторым категориям специалистов разрешили сохранять жилье в случае отъезда для работы за пределы мест постоянного проживания, пересматривались нормы занимаемой жилплощади. Всесоюзный центральный совет профессиональных союзов (ВЦСПС) принял постановление, приравнивающее производственников инженерно-технических работников к рабочим от станка при получении мест на курорты и дома-отдыха, однако практическая реализация этого права лимитировалась количеством предоставляемых мест. В середине 20-х гг. пересматривалась и тарифная политика, повышались оклады специалистам, существенно сузились ограничения по совместительству специалистов, участились случаи «переманивания» их с предоставлением более высокой зарплаты. С 1926 г. инженерно-технические работники стали входить в число народных заседателей при рассмотрении дел о специалистах. Общественные организации интеллигенции (например, инженерно-технические секции) стали последовательно отстаивать соблюдение прав специалистов на еженедельный 42-часовой отдых, увеличения отпусков, полной выплаты на период болезни за счет страховых касс и др.

Безусловно важно, что Л. И. Пыстина обращает внимание на эти факты, приводя конкретные примеры по Сибири, поскольку это выпадает из поля зрения других авторов, всецело поглощенных исключительно политическим аспектом проблемы. На самом деле картина была более сложной и противоречивой: заметное улучшение правового положения интеллигенции и специалистов происходило в условиях нарастания «спецеедских» настроений, исходящих от некоторой части рабочих и маргинальных слоев. С другой стороны, органы власти следили за тем, чтобы специалисты, тем более из бывших, не замещали ответственные посты, выступая лишь в роли «суфлеров», без которых нельзя обойтись. Вместе с тем рецензент поддерживает позицию автора монографии в том, что нельзя, предаваясь эмоциям, нашедшим отражение в некоторых публикациях 90-х гг., рассматривать политику власти по отношению интеллигенции обозначенного периода как исключительно дискриминационную. Такой подход противоречит конкретным фактам, прежде всего изменениям в правовом положении специалистов в середине 20-х гг., которые выпадали из поля зрения политизированных авторов. А в более развернутом плане выводы автора еще раз говорят за необходимость расширения именно полидисциплинарных исследований.

Безусловно, отношение власти к интеллигенции было прагматичным (таковым оно, впрочем было всегда, не исключая и недавно пережитые годы), но власть понимала, что нельзя добиться реальных результатов, не изменив социально-материального положения субъекта. Но идеологические императивы и нацеленность на решение конкретных задач «текущего момента» обусловили вычленение властью из среды интеллигенции групп наиболее нужной технической интеллигенции и специалистов в ущерб гуманитарной. Таким образом, развитие событий из постреволюционного стало входить в эволюционное состояние. Известное «Шахтинское дело» 1928 г. сломало многое. Раскручиваемый рост антиспецовских настроений быстро сводил к минимуму позитивные изменения в правовом положении интеллигенции середины 20-х гг. А вмешательство органов ОГПУ, поиски подобных «заговоров» среди сибирских специалистов намного усугубили ситуацию. Надо признать, что органы прокуратуры не остались в стороне. Исполнявший обязанности краевого прокурора Сибири Лисин отмечал в мае 1929 г. факты «безосновательного привлечения специалистов к уголовной ответственности»: по Иркутскому округу, например, в 1928 г. было привлечено к уголовной ответственности 11,2% специалистов, в Кузнецком округе 56,5% дел, возбужденных против специалистов, закончились оправданием или были прекращены за бездоказательностью. Но общее ужесточение политики по отношению к интеллигенции стало очевидным. Основные гражданские права на труд и образование были ущемлены. Первое отразилось в генеральной «чистке» соваппарата, а второе - в усилении пролетаризации высших учебных заведений, приведшей к сокращению приема в высшие учебные заведения детей интеллигенции. Показателен пример, приведенный автором: в 1928 г. доля рабочих и детей рабочих среди принятых студентов в старейшем Сибирском технологическом институте в Томске составила 68%, а специалистов, включая детей научных работников - всего 13%.

Изменения в правовом положении интеллигенции на рубеже 20-30-х гг. наблюдались в возвращении к мобилизационным методам «военного коммунизма»: государство вновь в широких масштабах практикует привлечение квалифицированных кадров на ударные стройки, в такие отрасли как черная металлургия, транспорт, строительство и др. Но государственное регулирование трудовой деятельности технической интеллигенции нашло отражение в том, что она приравнивалась к рабочим «в отношении снабжения и жилищных условий». Сам термин «специалисты» утрачивал прежнее значение («буржуазные специалисты»), под этим термином стали понимать тех, кто обладал определенным уровнем образования, профессиональных и общих знаний и умения. Своеобразной вехой в определении «нового курса» власти в отношении интеллигенции в начале 30-х гг. стало так называемое «пятое условие» И.В. Сталина из шести, обнародованных им на совещании хозяйственников в Москве в июне 1931 г. Смысл его состоял в ускорении темпов подготовки новых кадров и привлечении к активному участию в социалистическом строительстве «старой» производственно-технической интеллигенции. Многие принятые решения повторяли положения принятых нормативных актов в отношении интеллигенции периода нэпа (трудовое, жилищное законодательство, право на образование, тарифная политика). Изменения затронули блок судебно-правовых вопросов: пересматривались дела осужденных и приговоренных к принудительным работам специалистов, снималась судимость с лиц, доказавших «преданность делу социалистического строительства», органам милиции, уголовного розыска и прокуратуры запрещалось вести следствие по производственным вопросам без специального разрешения дирекции завода. И наконец, существование официальных представительств ОГПУ на предприятиях было признано «нецелесообразным». Можно, следуя некоторым публикациям, объяснять эти изменения в правовом положении как своеобразное вознаграждение интеллигенции за выбор в пользу социализма, но как объяснить тогда последующие события второй половины 30-х гг.? Ведь следующий свой «судьбоносный» выбор интеллигенция сделала не в конце 30-х гг., а на рубеже 80-90-хгг. ХХ в.? Советское государство в конце 20-х гг. уверенно превращалось в демиурга происходящего (и в этой связи, как представляется, уместно привести меткое замечание современника тех лет, ученого-правоведа, преподававшего одно время в Иркутском университете, Н. П. Карадже-Искрова: «Тем не менее следует постоянно помнить, что у нас личность не является чем то самоценным. Она есть лишь винтик огромной машины. Поэтому и обеспечение ее прав стоит на втором плане»[3]). А в конце 80-х гг. это государство стало разваливаться.

Подводя итог рецензированию монографии Л. И. Пыстиной, следует уверено сказать, что уровень анализа обозначенных автором проблем, новизна постановки вопросов, привлекаемой источниковой базы, знание источниковедческих подходов к теме и др. позволяют оценить исследование Л. И. Пыстиной как заметное явление в современной исторической и историко-правовой науки. Возможно, автору следовало бы полнее провести систематизацию источников, в том числе нормативных, что сделало бы исследовательскую работу более весомой. Важнее другое: определяется перспективное направление полидисциплинарных исследований, достойное место среди которых занимает рецензируемое издание.

[1] См.: Акманов С.С. Кредитные правоотношения в сельском хозяйстве России: правовые основы становления и развития. Иркутск, 1999. C.420.

[2] Пыстина Л.И. «Буржуазные специалисты» в Сибири в 1920-е - начале 1930-х годов (социально-правовое положение и условия труда). Новосибирск, 1999. С.160.

[3] Карадже-Искров Н.П. Новейшая эволюция административного права. Иркутск, 1927. С.30.

Источник: http://www.law.edu.ru/doc/document.asp?docID=1117177