«Государственное пенсионное обеспечение военнослужащих и членов их семей»

Распространено мнение, что «добросовестность» является неопределен­ным, неконкретным понятием. Такие понятия часто встречаются в нормах гражданского права, и их уже традиционно причисляют к оценочным поняти­ям, отличительной чертой которых является отсутствие их четкого законода­тельного определения, что заставляет теоретиков и практиков оценивать их самостоятельно. О необходимости таких понятий («добросовестность», «ра­зумность», «заботливость», «обычно предъявляемые требования» и т. п.) давно спорят, т.к. закон стремится к конкретным понятиям, но при этом сохраняет в нормах права понятия, без достаточного разъяснения и интерпретации их со­держания.

Абстрактность, неконкретизированность содержания таких понятий, дающая возможность учесть все местные условия, особенности конкретных ситуаций, социально-политическую обстановку, психологические особенности лиц, к которым применяется норма права, а также ряд моментов, не нашедших отражения в законе, делают оценочное понятие специфическим средством ин­дивидуального регулирования^[1]. Видимо, это целесообразно, потому что к мно­гообразным отношениям не всегда можно применить четкие и категоричные нормы права.

Думается, что понятие «добросовестность» относится к качественным оценочным понятиям, которые выражают свойства, признаки обобщаемых яв­лений в зависимости от ценностной ориентации законодателя, без указания на степень соответствия этой ценностной ориентации. Полагаем также, что добросове­стность, как оценочное понятие в гражданском праве характеризует субъекта.

Законодатель, не разъясняя содержание оценочного понятия, предоставля­ет право это делать самим субъектам, применяющим нормы с оценочными по­нятиями, прежде всего суду^[2]. При этом правоприменитель не должен уяснить содержание того или иного оценочного понятия, он лишь должен решить, ох­ватывается ли конкретный случай, подлежащий в данный момент урегулиро­ванию, содержанием оценочного понятия или нет, т. е. выясняется, возможно ли это оценочное понятие привязать к отдельной ситуации^[3]. По этому поводу И. А. Покровский считал, что таким образом законодатель уклоняется от ре­шения той или иной правовой проблемы, переложением ответственности за ее разрешение на плечи отдельного судьи^[4].

Для оценки таких понятий необходимо выработать стандарт (критерий оценки), представляющий совокупность типичных свойств, которые должны быть присущи оцениваемым предметам. При этом, как отмечает В.Е. Жеребкин, эти понятия с открытой структурой, невозможно дать все их признаки, к ним всегда можно добавить еще признак. Задача правопримените­ля - определить, в каких признаках можно мыслить каждое из этих понятий, на основе каких критериев конкретное деяние включено в то множество, отра­жаемое оценочным понятием^[5].

Существует мнение, что понятие «добросовестный приобретатель» не от­носится к оценочным, т.к. законодатель определил его достаточно конкретно, исключил его из оценочных понятий.[6] В свою очередь полагаем, что указанное понятие продолжает оставаться оценочным. В ст. 302 ГК РФ перечислены лишь основные признаки этого понятия: «не знал и не должен был знать, что имущество приобретено у лица, которое не имело право его отчуждать».[7]

Как отмечал И.А. Покровский, возникают опасения судейского произво­ла, опасения о том, что невозможно, чтобы суд, судья были абсолютно объек­тивны.[8] Мы же считаем, что, опираясь на предложенные критерии оценочного понятия, судья в каждом конкретном случае будет решать вопрос о наличии или отсутствии добросовестности субъекта (выделено нами. – Г.В.). Эти критерии необходимы также для того, чтобы не давать судье возможности широкого усмотрения при раз­решении спора. При этом он не должен будет оценивать дело с позиции собст­венных моральных ценностей, как предлагает А.В. Фомина^[9].

Прежде чем выявить содержание понятия «добросовестность» в праве, считаем необходимым, дать определение добросовестности в обыденном смысле. Этимологическое значение прилагательного «добросовестный» пред­полагает наличие у носителя качества «доброй совести». Совесть - это «чувст­во нравственной ответственности за своё поведение перед окружающими людьми, обществом», «способность оценивать свои поступки с точки зрения соответствия их этическому идеалу»^[10], а также «нравственное знание того, что хорошо и плохо, справедливо и несправедливо»^[11]. «Добросовестный», опреде­ляется в словарях русского языка как "честно, старательно исполняющий свои обязанности, обязательства"^[12], у В.И. Даля - «правдивый, великодушный, че­стный»^[13]. Все определения говорят, что понятие добросовестности характери­зуется как осознанная необходимость позиционирования себя как честного и ответственного участника общественных отношений.

Л.И. Петражицкий прямо указывал на то, что добросовестность не следу­ет понимать в том смысле, который ей придают в обыденном смысле, рассмат­ривая как «порядочность» или «честность». В доказательство он приводил до­воды, подтверждающие, что понятие добросовестности в обыденном смысле не совпадает с цивилистическим понятием добросовестности. Например, он считал, что порядочность субъекта не исчезает с предъявлением к нему иска об истребовании вещи, и нет ничего непорядочного в том, что недобросовестный владелец продолжает использовать истребуемое имущество и не уступает его тому, кто еще не доказал свое право собственности на вещь. Поэтому целесо­образно использовать более простое и ясное понятие: незнание и знание (о не­правомерности поведения субъекта)^[14], тем более, что понятие «совесть» проис­ходит от слова «знать», «ведать». Напомним, что его высказывания касаются понятий «добросовестности» и «недобросовестности» в части, характеризую­щей положение незаконных владельцев.

Поскольку «добросовестность», прежде всего, рассматривается как философ­ская, моральная категория, а не правовая, то многие определяют ее в связи с понятием «нравственности» и понятием «морали». Так, по мнению Т.Е. Абовой, добросовестность имеет не только правовое, но и нравственное значение^[15]. Ю.К. Толстой также выступает против того, что понятие добросовестности лишено нравственного значения, является этически безразличным. По его мнению, тот, кто неосмотрителен в гражданском обороте, нарушает не только нормы права, но и требования нравственности^[16].

Наоборот, В. И. Синайский указывал, что распространено не совсем пра­вильное мнение, что добрые нравы и нравственность - это одно и то же^[17]. Г.Н. Амфитеатров, также настаивающий на отсутствии нравственно-этического содержания в понятии добросовестности, утверждал, что добросо­вестность приобретателя не имеет прямого отношения к его совести, к области этики и нравственности. Добросовестность субъекта, по мнению Г. Н. Амфитеатрова, является извинительным заблуждением о правомерности его поведения, которое в результате всегда нарушает права собственника, по­этому наделение этого заблуждения положительными свойствами и качества­ми недопустимо^[18]. Например, К.И. Скловский указывает, что, хотя понятие добросовестности сопровождает известный нравственный фон, он все же не составляет ее су­щества: добросовестность не добродетель.

Существует также много высказываний по поводу связи понятия «добро­совестности» и понятия «морали». Например В.П. Грибанов, рассуждая о добросовестности, говорит, что этот термин в буквальном его значении выра­жает обязанность, соблюдения правил морального порядка^[19]. Его поддерживает А.П. Сергеев, говоря, что смысл требования действовать добросовестно заключается в том, что субъекты, а также правоприменительные органы в своей деятельности должны обязательно учитывать правила общепринятой морали^[20].

Однако все эти суждения, связывающие и не связывающие понятие добро­совестности с нравственностью, моралью, этикой, лишь подтверждают двойст­венное значение добросовестности в гражданском праве. Поэтому, когда кате­гория добросовестности выступает как объективная категория ее связь с мора­лью и нравственностью неоспорима, однако же, эта связь менее заметна в сущ­ности субъективного понятия добросовестности. В. Тадевосян, рассуждая о добросовестности субъекта, считает очевидным, что понятие добросовестный, не имеет ничего общего с аналогичными понятиями из области морали, оно не определяет нравственных качеств приобретателя имущества, а скорее всего, устанавливает коммерческую осторожность и предусмотрительность участника гражданского оборота^[21].

Понятие «добрая совесть» часто упоминается в литературе в том же самом смысле, что и понятие «добросовестность». Считаем, что данные понятия тож­дественны друг другу, эти варианты появились лишь благодаря их переводу с различных языков, а также потому, что понятие «добросовестность» употреб­ляется уже очень давно, при этом изменяя форму выражения, оно продолжает сохранять свое содержание. Однако иной вывод возникает при сравнении по­нятия «добросовестности» и понятия «добрых нравов». По этому поводу су­ществует мнение, что поведение, противоречащее принципу «доброй совести», затрагивает интересы только частных лиц, а поведение, противоречащее «доб­рым нравам», носит антиобщественный характер, т.е. нарушает интересы об­щества в целом^[22].

Анализируя эти понятия, И.Б. Новицкий также приходит к выводу, что они не имеют ничего общего между собой. Добросовестность есть необходимость соизмерения частных интересов между собой и с интересами общественными, добрые нравы - это представления общества о благе, честно­сти, порядочности, а также условные правила общественного благоприличия.

Полагаем, что в приведенной точке зрения, понятие добрых нравов ото­ждествляется с понятием нравственности, а нравственность не отождествляет­ся с понятием добросовестности. Юридическое понятие добросовестности предполагает согласие с действующими нормами права, а не с предписаниями нравственности или того, что называется справедливостью. Поэтому сделки, противные основам нравственности, не следует путать с недобросовестными сделками.

Дискуссионным являлся также вопрос о том, должна ли убежденность владельца в своей управомоченности основываться на его убежденности в управомоченности другой стороны на отчуждение вещи? Это касается только тех случаев, когда в основе приобретения владения лежит двухсторонняя сделка. Далее, рассмотрим только те случаи, когда действия субъекта направ­лены на приобретения права собственности на вещь, а не какое-либо иное вещное право.

Л.Б. Дорн писал, что добросовестность лица будет в случае, когда приоб­ретатель убежден, что отчуждатель вещи является ее собственником^[23]. «Владе­лец должен быть убежден в том, что приобрел вещь от собственника» - являет­ся ли этот признак определяющим для установления добросовестности вла­дельца? Например, в римском праве разрешалась купля-продажа чужих вещей, т.е. не собственником. Д.В. Дождев указывает на возможность существова­ния добросовестного владельца, получившего вещь от несобственника^[24], на­пример, от опекуна. Также добросовестным владельцем называют того, кто не знает и не должен знать о том, что приобретает вещь у лица, неуполномочен­ного на ее отчуждение^[25]. Следовательно, для признания приобретателя добро­совестным необходимо, чтобы он считал, что приобрел вещь у управомоченного на отчуждение лица.

По каноническому праву, реципированному современным римским пра­вом, добросовестность должна сохраняться в течение всего срока владения приобретательной давности.[26] Однако в чистом римском праве добросовест­ность была необходима только на момент приобретения владения. Последую­щие сведения о дефектности совершенного акта не исключают права собст­венности по давности владения^[27]. Так, добросовестность должна была иметь место на момент отделения плодов. Однако среди романистов не было одно­значного мнения относительно того, на какой момент необходимо наличие добросовестности приобретателя: на момент передачи вещи (traditio) или на момент совершения сделки? Распространенным являлось суждение, что доб­росовестность должна иметь место не только на момент передачи вещи, но и на момент совершения покупки^[28]. По другим сделкам добросовестность требо­валась только в момент традиции^[29]. Считали также, что добросовестность должна быть как на момент передачи вещи, так и на момент заключения сделки^[30].

Представляет интерес значение категории добросовестности в отдельных институтах римского права. Добросовестность являлась одним из реквизитов приобретательной дав­ности. Первоначально появилась цивильная давность (usucapió), которая дей­ствовала только в отношении римских граждан^[31]. В случае, если вещь приобре­тали без манципации (нецивильным способом) или не от квиритского собст­венника, приобретатель становился квиритским собственником вещи спустя один или два года владения ею. Затем преторы ввели новый вид давности: преторскую давность (longi temporis praescriptio), в первую очередь для защиты интересов добросовестных владельцев. При Юстиниане в 531 г. была про­ведена реформа, которая объединила цивильную и преторскую давности в од­ну, а также были окончательно сформулированы известные нам условия давностного владения. Следует сказать, что институт приобретательной давности мало изменился с тех пор, и именно в таком виде был воспринят гражданским правом многих стран. Отдавая должное правотворчеству римских юристов, из­вестный романист Н.Л. Дювернуа отметил, что «крепость юридических кон­струкций римского права такова, что, несмотря на тысячелетия, они стоят те- теперь перед нами непоколебимые, как будто вчера вышедшие из рук своего творца»^[32].

Известно, что добросовестность стала являться одним из реквизитов давностного владения во II в. до н.э. Требование добросовестности, по словам Ч. Санфилиппо, первоначально складывалось из следующих положений: при­обретаемая по давности вещь не должна была быть похищена или захвачена силой. Далее из этих объективных требований сложилось субъективное требо­вание: владелец в момент приобретения владения должен был быть добросове­стным. Помимо этого, необходимо было также истечение определенного зако­ном срока владения вещью, поддающейся давностному владению, и наличие титула^[33]. Для удобства запоминания условия давностного приобретения соеди­нялись в гекзаметрический стих: res habilis, titulus, fides, possessio, tempus^[34]. При наличии всех необходимых условий добросовестное давностное владение одерживало верх над правами беспечного бездействующего собственника^[35].

Кроме добросовестного владения, для приобретения по давности также требовался титул. Однако сейчас незаконное добросовестное владение является беститульным добросовестным владением, т. е. добросовестное владение как таковое может иметь место только при отсутствии титула. Да и в римском пра­ве, как добросовестное, так и недобросовестное незаконное владение не имело правового титула, и было основано лишь на факте. В связи с этим в приобретательной давности римского права существовало противоречие: одновременно требовалось наличие и добросовестного незаконного владения, и титула этого владения. Дело в том, что в этом случае титул признавался над­лежащим даже при наличии пороков, т.е. такие пороки прощались, если они возникали на основании извинительного заблуждения. Такой титул назывался titulus putativus (мнимый титул)^[36] и имел целью приобретение права собствен­ности, но не приводил к нему. Например, К.Ф. Чилардж называл такое оши­бочное представление о несуществующем титуле воображаемым титулом^[37].

Такой титул с пороком являлся основанием приобретения собственности лишь в приобретательной давности, тем более что отсутствие титула в данном случае, хотя бы и мнимого, сделало бы невозможным наличие добросовестно­сти. Для того чтобы считать себя собственником, т.е. быть добросовестным, необходимо быть убежденным в наличии у себя определенного законного ос­нования. Л.В. Попович, например, титул и добросовестность рас­сматривал следующим образом: титул является объективной, внешней основой владения, а добросовестность - его субъективная, внутренняя сторона, харак­теризующая убеждение владельца в его честности и порядочности. При этом добросовестность является неким субъективным дополнением к титулу с по­роком, она как бы восполняет недостаток титула. При этом он подчеркивал вспомогательный характер добросовестности по отношению к титулу, т.к. без титула не может быть добросовестности, следовательно, титул может сущест­вовать и без нее^[38]. Отсюда можно предположить, что титул, хотя бы и пороч­ный, является необходимой предпосылкой для выявления добросовестности.

Добросовестность спецификанта как условие приобретения права собст­венности на переработанную вещь была введена Павлом. Он говорил, что в случае недобросовестности (mala fides) спецификанта собственнику принад­лежал иск об истребовании продукта труда^[39]. Однако однозначного вывода по поводу значения добросовестности переработчика в спецификации нет.

Одни романисты говорили, что добросовестность вообще не имела значения для приобретения собственности. Спецификатор становился собственником, если вещь нельзя было вернуть в прежний вид. Добросовестность, по их мнению, была важна только для решения вопроса о вознаграждении собственника материалов, если спецификатор стал собственником. Если переработчик был добросовестным, то он возмещал только стоимость материалов, если же он был недобросовестным, то он обязан был, кроме стоимости материалов, воз­местить еще и другие убытки, возникшие у хозяина материалов в связи с пере­работкой^[40].

Другие считали, что добросовестность является необходимым условием для приобретения собственности спецификантом. В Кодификации Юстиниана было решено, что спецификант станет собственником, если он осуществит переработку не по злому умыслу и ее невозможно обратить в прежнюю форму^[41]. В действующем законодательстве добросовестность спецификанта необходима для приобретения им права собственности на переработ­ку.

Добросовестность учитывалась в случае истребования вещи из чужого не­законного владения. Но она в первую очередь была важна для определения объема ответственности добросовестных и недобросовестных незаконных вла­дельцев. Собственник был вправе истребовать свое имущество у любого неза­конного владельца, независимо от его добросовестности^[42]. Таким образом, в римском праве существовала абсолютная виндикация.

Недобросовестный владелец должен был возместить убытки, возникшие до предъявления иска по его вине, хотя бы и по легкой небрежности. И наобо­рот, если утративший владение до начала процесса был добросовестным вла­дельцем, то он освобождался от ответственности, т. к. считая вещь своей, он мог распоряжаться ею по своему усмотрению. В случае утраты вещи добросо­вестным владельцем после иска он отвечал за вину, в отличие от недобросове­стного владельца, который отвечал еще за случайную гибель вещи (casus). По­следний же мог быть освобожден от ответственности за случай, если бы дока­зал, что соответствующее повреждение или гибель имущества произошли бы даже если бы вещь находилась у истца^[43].

Добросовестный владелец не имел ни вещного, ни обязательственного права на извлечение плодов, но приобретал право собственности на плоды первоначальным способом с момента их отделения. Сведения о пра­ве собственности на плоды добросовестного владельца почерпнуты из источ­ников, которые называют отношение добросовестного владельца к плодам именно правом собственности. В римском праве действовало правило, что плоды принадлежат либо собственнику вещи (речь в первую очередь идет о плодах, полученных с земельных участков), либо другим лицам, получившим право пользования вещью, например, эмфитевту, а также могут принадлежать добросовестному владельцу вещи. Однако, хотя эти отношения и названы от­ношениями собственности, не доказано, что они вызывали те последствия, ко­торые обыкновенно влечет за собой право собственности, т.к., например, соб­ственник, мог виндицировать полученные непотребленные плоды.

Как решался вопрос, если сталкивались право собственника на плоды с правом на плоды добросовестного владельца? Для начала было принято все плоды разделять на потребленные плоды и непотребленные (наличные). Потребленные плоды в любом случае оставались у добросовестного владельца, для этого требовалась добросовестность как на момент извлечения этих пло­дов, так и на момент их потребления. Если бы требовали возмещения всего обогащения, то пришлось бы доказывать его размер, кроме того, добросовест­ное владение могло быть длительным и возвращение всех этих плодов значи­тельно бы ухудшало имущественное положение владельца. Однако относи­тельно этого существовали иные точки зрения.

Например, Л.И. Петражицкий считал, что такое распределение последствий справедливо только в том случае, если сам собственник виновен в утрате им вещи. Как правило, отмечал он, соб­ственность у добросовестного владельца возникает в связи со случаем, который произошел с ним или же по его недосмотру, невнимательности. Таким образом, неблагоприятные последствия за случай должен нести именно тот, с кем про­изошел указанный случай, т. е. добросовестный владелец. Тем более может сложиться так, что владелец окажется небережливым, и собственник будет те­рять приращения из-за чужой расточительности^[44]. Л.И. Петражицкий считал, что необходимость возврата потребленных плодов, т. е. тех, которые уже проч­но вошли в имущество добросовестного владельца, пагубно скажется на его хо­зяйстве, т.к. владельцу придется продавать составные части собственного хо­зяйства. Такое неожиданное изъятие может повлечь кризис для хозяйства доб­росовестного владельца, а также может отразиться и на других хозяйствах. Та­ким образом, институт оставления потребленных плодов добросовестному вла­дельцу «представляет обеспечение хозяйств против неожиданных потрясений и разрушения в случаях добросовестного владения».

На основании вышеизложенного сделаем следующие выводы.

Во-первых, по сравнению с зарубежными странами (например, Франция, Швейцария, Германия) русское гражданское законо­дательство не содержало понятия «принцип добросовестности». В отечественном законодательстве были упоминания о понятии «добрая совесть» применительно к отдельным случаям, на­пример, при исполнении договоров. Разделение владения на добросовестное и недобросовестное не имело того значения по последствиям, как это было в римском праве и в новейших законодательствах.

Во-вторых, еще в дореволюционный период, в соответствии с гражданским законодательством при неясности буквального смысла сделки, ее следовало толковать сообразно ее существу, по намерению и доброй совести участников сделки (ст. ст. 1538, 1539 Свода законов). Проект Гражданского Уложения воспринял в себя нормы Свода законов Российской империи и говорил о толковании договоров согласно их точному смыслу, доб­рой совести и намерению лиц, их заключивших (ст. 86 Проекта Гражданского Уложения).

В-третьих, добросовестность (добрая совесть) как правовое понятие начинает свою эволюцию вместе с развитием самого права и встречается в самых ранних его памятниках. В отечественном гражданском праве заметными вехами в этой области стали Русская Правда и Свод законов Российской империи. Однако планомерная и последовательная эволюция понятия добросовестности, как и многих других частноправовых категорий и институтов, была прервана в советский период. Только в конце XX в. отказ отечественной юриспруденции от советских принципов и, как следствие, признание частноправовой природы гражданского права повлекли за собой возобновление исследований в данной области. Первым шагом в этом направлении стали активные разработки оценочных категорий цивилистики, в том числе, категории добросовестности.

В-четвертых, общепризнанная концепция доброй совести, необходимая для ее четкого понимания и применения, в цивилистике отсутствует. Во многом не осмыслена, не обоснована и не прослежена на примере разнообразных законодательных положений существующая в российском гражданском праве многозначность понятия добросовестности. Теоретически не объяснены причины, цели и логика использования законодателем исследуемого понятия.

 

Библиографический список:

 

1.      Амфитеатров Г. Н. Вопросы виндикации в советском праве // Советское государство и пра­во. 1941. №2. С. 47.

2.      Барон Ю. Система римского гражданского права. Кн. 5. С. 68.

3.      Виндшейд Учебник пандектного права / Пер. под ред. С. В. Пахмана., Т. 1. СПб.: Изд- во А. Гиероглифа и И. Никифорова, 1874. § 177.

4.      Гражданский кодекс Российской Федерации. Часть первая. Научно-практический коммен­тарий / Отв. ред. Т. Е. Абова, А. Ю. Кабалкин, В. П. Мозолин. М.: БЕК, 1996. С. 28.

5.      Гражданское право: Учебник. Ч. I. Изд. 3-е. / Под ред. А. П. Сергеева, Ю. К. Толстого. М.: Проспект, 1999. С. 265.

6.      Грибанов В.П. Осуществление и защита гражданских прав. Изд.2-е, стереотип.- М.: Статут, 2001. С. 209.

7.      Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4-х т. Т.1. А-3. М.: Рус. яз., 1989. С. 445.

8.      Дернбург Генрих. Пандекты. Вещное право. С. 135.

9.      Догма римского права. Лекции проф. В.В.Ефимова., Т.2. СПб.: Тип-я B.C. Балошова, 1894. С. 78.

10.  Дождев Д.В. Практический курс римского права. Ч. I. Учебно-практическое пособие. М.: Дело, 2000. С. 74.

11.  Доманджо В.П. История римского права. Вып. I. Иркутск: Тип-я Забайкальской желез­ной дороги, 1919. С. 52.

12.  Дорн Л.Б. Догма римского права (особенная часть). СПб.: Т-я Муллер и Богельман, 1891. С. 84.

13.  Дювернуа Н.JI. Значение римского права для русских юристов. Ярославль: Тип-фия Г.Фальк, 1872. С. 17.

14.  Ефимов В.В. Лекции истории римского права. СПб.: Типография В. С. Балашова 1891. С. 336.

15.  Жеребкин В. Е. Логический анализ понятий права. Киев: Вища школа, 1976. С. 138.

16.  Иоффе О. С. Из истории цивилистической мысли (цивилистическая доктрина феодализ­ма) // Сборник ученых трудов. Вып. 13. Свердловск, 1970. С. 125

17.  Кашанина Т. В. Оценочные понятия в советском праве // Правоведение. 1976. № 1. С. 29.

18.  Краткая российская энциклопедия: В 3 т. Т.З. Р-Я. М.: Большая российская энцикло­педия. 2003, С. 229.

19.  Кузнецова О. А. Презумпции в российском гражданском праве: Дис.... к.ю.н. Екатеринбург, 2001. С. 121.

20.  Медовщикова Е. О. Толкование гражданско-правого договора // Цивилистические за­писки: Межвузовский сборник научных трудов. Вып. 2. М.: Статут, 2002. С. 401.

21.  Митюков К. А. Система римского гражданского права. С. 103

22.  Общая теория права. Элементарный очерк В. Н. Хвостова, Изд.З-е., М.: Изд-во Н.П. Карбасникова, 1906. С. 60.

23.  Ожегов С. И. и Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка: 80 000 слов и фразеологических выражений. М.: Азбуковник, 1999. С. 741.

24.  Ожегов С. И. Толковый словарь русского языка. Изд. 18-е. М.: Русский язык, 1986. С. 145.

25.  Покровский И. А. Основные проблемы гражданского права. Изд.З-е, М.: Статут, 2001. С. 95.

26.  Попович Л.В. Оправдание давности и давность владения в древнеримском гражданском праве. С. 59.

27.  Рудоквас А.Д. Римские юристы о владении и собственности (Дигесты. ХЬЬ. 1-2) // Древнее право. 2002. № 1(9). С. 266.

28.  Синайский В. И. Русское гражданское право. Вып. 1., Общая часть. Киев: Прогресс 1917. С. 87.

29.  Словарь русского языка / Под ред. проф. А. П. Евгеньева. 4-е изд-е.. М.: Русский язык, Т. 1. А-Й. 1999. С. 410.

30.  Тадевосян В. Ответственность и права добросовестного приобретателя перед собственни­ком // Еженедельник советской юстиции. 1927. № 45. С. 1402.

31.  Толстой Ю. К. Содержание и гражданско-правовая защита права собственности в СССР. Л.: Изд-во ЛГУ, 1955. С. 95.

32.  Фомина А. В. Соотношение принципов презумпции добросовестности и презумпции ви­новности в гражданском праве РФ // Северо-Кавказский юридический вестник. 2001. № 2. С. 93.

33.  Хутыз Н.Х. Римское частное право: Курс лекций. М.: Былина, 1994. С. 89.

34.  Ченцов Н.В. Римское частное право. Учебное пособие. Тверь: Тверской государст­венный университет, 1995. С. 49.

35.  Чиладж К.Ф. Учебник Институций римского права / пер. О.К. Гавеманъ, М.: Печатня А.И.Снегиревой, 1901. С. 130.