«Основы организации адвокатуры в РФ»

Всякая эпоха перемен неизбежно проявляется в изменении характера уголовного судопроизводства, тесно взаимосвязанного с победившими представлениями о справедливости и радикальным обновлением уголовной политики государства. Другая, более скрытая, причина пластичности уголовного процесса в критические периоды исторического развития связана с формами и способами мышления. Любые общественные потрясения и преобразования неизбежно изменяют человеческую речь, приноравливая ее к резко изменившимся отношениям в социуме, к языку доминирующих элит, который нередко самым активным образом воздействует на существующую культуру коммуникативного убеждения.

Судебные ораторы пореформенной эпохи привнесли в российское судопроизводство совершенно новые и непривычные в социальной практике риторические нормы, создали богатый и удивительно функциональный юридический язык, который нередко превращал судебные речи в интереснейшие произведения русской литературы. Востребованная преобразованиями элита общества была воспитана на образцах блестящей дворянской культуры пушкинского века, на молодом, а потому особенно взыскательном к точности и убедительности выражения мысли русском литературном языке. Школа русских ораторов конца XIX века просуществовала вплоть до момента крушения Российского государства и общества в конце Первой мировой войны.

Революция 1917 года выдвинула в качестве силы социального переустройства новую интеллектуальную элиту, которая продуцировала собственную культуру мысли и речевого взаимодействия, идеально приспособленную к целям политического господства. По мере вырождения, сталинской "селекции" и бюрократизации язык этой элиты приобретал очертания, все более обнажавшие суть происходивших в обществе перемен. Косноязычие и пренебрежение к форме выражения мысли из признака пролетарского происхождения превратились в непременный атрибут речи носителя государственной власти. Правильная литературная речь стала подозрительна. В нашей речевой практике, по оценке Т. Губаевой, антиподом обезличенности официально принятой речи стала непомерная языковая распущенность (Губаева Т. В. Словесность в юриспруденции. Казань, 1995. С. 264). Ненормативная лексика неожиданно превратилась в пафос обыденной речи. Мотивировка и аргументация решений в публично-правовой сфере приобрела формальный характер: язык абсолютной власти не нуждался в убедительных основаниях.

Некогда окультуренный стараниями трех поколений русских юристов, язык уголовного права обрел удобные для масштабного произвола зыбкость определений и казуистическую гибкость. Штампы юридического языка стали категориями мысли и отражали технику розыскного по сути и карательного по содержанию процесса.

Культура юридической речи ютилась на задворках лишенной былого значения адвокатуры (см.: Рарог А. Защита в советском уголовном судопроизводстве // Советская юстиция. 1992. N 21-22. С. 18) и полностью утратила значимость для повседневной практики государственного обвинения. Коллизия между обязанностями суда и совестью судей более не разрешалась в рамках компетенции присяжных заседателей, а потому утратила само право на существование. Казуистический язык формально толкуемых фактов заменил собой речь убеждения в уголовном процессе. Лишь инерция великой культуры русского судебного слова и чувство собственного достоинства юристов являлись препятствием для прогрессирующей унификации и вульгаризации языка уголовного процесса. Именно поэтому сохранившиеся речи советских адвокатов и обвинителей не менее значимы для понимания отечественной традиции и культуры судебной речи, чем образцы высокого искусства дореволюционных ораторов. Сила даже самых убедительных адвокатских речей советской поры нередко уничтожалась несвободой карательного правосудия с его выраженным обвинительным уклоном и ведомственной спецификой "правоохранительного органа". Речам в прениях сторон придавалось столь мало процессуального значения, что общепринятая до 1917 года норма их записи была почти забыта - и до сих пор не практикуется в судах.

Вопросы внутреннего убеждения суда и эффективности судебной защиты в традиции советского правоведения, как правило, не связывались с убедительностью материала судебных прений. Молчание соответствующей научной литературы по поводу защитительной речи красноречиво свидетельствует о том, что риторика прокурора и защитника имела не столько процессуальную, сколько воспитательную функцию в системе советского правосудия. В лучшем случае правоведы робко отмечали убедительность позиции защиты как один из множества факторов, способствующих формированию убеждения суда.

Современные исследователи судебной речи справедливо отмечают, что "возрождение интереса к ораторскому искусству за последние годы объясняется, прежде всего, все возрастающей демократизацией общественных процессов, повышением требований к эффективности уголовно-процессуальной деятельности, стремлением к осуществлению реальных гарантий прав человека на судебном процессе" (Виноградова Т.Ю., Якушин С.Ю. Основы моделирования публичной речи в суде. Казань, 1993. С. 3).

Другой подход к проблеме возросшей актуальности искусства судебного слова утверждает необходимость исследований риторических образцов, главным образом "в связи с возрождением в России суда присяжных" (Ивакина Н.Н. Культура судебной речи. М., 1995. С. VII).

Суть приведенных замечаний о важности и своевременности научного интереса к предмету нашего исследования требует уточнения.

Судебная речь за последние 10-15 лет, бесспорно, стала более значимым фактором обеспечения гарантий прав и свобод человека в уголовном процессе. Ее возросшие возможности очень соблазнительно объяснить процессом демократизации общественной жизни. Правомерным будет и довод о необходимости риторического искусства в суде присяжных, но всегда следует помнить о том, что в силу ограниченной компетенции и неясных перспектив данного института, такая аргументация на сегодняшний день имеет обоюдоострый характер.

Однако адвокаты рубежа XIX-XX веков умели убедить не только присяжных заседателей, но и самых взыскательных к доказательной стороне позиции защиты коронных судей. Авторитетнейшие защитники советской эпохи, при всей сложности их фактического процессуального положения, верили в убедительную силу защитительной речи, и потому их убежденность иногда действительно определяла результат дела.

Искусство судебной речи своей актуальности до конца никогда не утрачивало. Если речь звучала, значит, ее слушали. Если она была убедительна, она имела шанс быть воспринятой в качестве основы для судебного решения. Не случайно институт адвокатуры сохранился и в самые мрачные годы сталинской уголовной политики. Несомненно и повышение значимости уголовной защиты в первые послевоенные десятилетия, и огромное внимание юридической науки к защитительной речи в 70-80-е годы ХХ века.

С середины 80-х годов, ознаменовавшейся попыткой уничтожения адвокатуры (печально известной "каратаевщиной"), в обществе уже очевидно наметился отход от специфического правосознания советской эпохи. Московские адвокаты находят мужество открыто выступить в закрытом процессе против произвола в отношении своих коллег, находят способ добиться "открытия" этого процесса и обретают затем поддержку не где-нибудь, а на самом верху политического руководства страны (см.: Барщевский М. Ю. Адвокатская этика М., 1999. С.72; Резник Г. Как нас хотели уничтожить. Воспоминания об "адвокатском процессе" // Российский адвокат. 2001. N 3).

Правосознание общества уже не определяется произволом власти и всеобщим бесправием - сама власть открыто провозглашает идеал правового государства и пытается привлечь на свою сторону в первую очередь правозащитников. Именно с развитием правосознания властных элит приобретает особую значимость искусство правовой аргументации. Вся политическая борьба первой половины 90-х годов происходит вокруг государственно-правовых проблем и сопровождается не столько идеологической, сколько правовой легитимацией политических решений. Значимость права была выстрадана еще далеким от подлинно правового мышления обществом постсоветского десятилетия.

Заметный поворот общественного сознания к правовым ценностям, стремительное расширение сферы правового регулирования, возросшее уважение к суду, независимость которого более не связана телефонным проводом партийных инстанций, - все это не может не определять актуальность риторики права, значимость судебного слова и его реальную власть. Прежде всего, это относится к уголовному суду, где результат защитительной речи все более соответствует ее процессуальной убедительности.

Однако защитники нередко упускают и самые очевидные возможности убедительного воздействия на суд. Традиция выстраданной и уверенной в своей правоте защитительной речи является достоянием сравнительно небольшой и наиболее преуспевающей части адвокатского сообщества. Несоответствие новых возможностей уголовной защиты инертному состоянию речевой культуры самих защитников вынуждает некоторых исследователей проблем судебной коммуникации радикально ставить вопрос современной актуальности ораторского искусства.

Горестно сознавать всю правоту категоричной позиции В. Ломовского, вскрывшего суть проблемы настолько остро и убедительно, что нам остается только цитировать: "Ораторское искусство постепенно как будто бы исчезает из судебной деятельности, и порой даже кажется, что настало время вообще отказаться от ораторского искусства и заменить его чем-то иным, отвечающим условиям нашего, как теперь говорят, трудного развития... Сегодня число тех, кто несет в суд откровенно плохие речи, стало так велико, что пришла пора говорить не об улучшении судебных выступлений, а о подлинном возрождении судебного ораторского искусства, состояние которого, а с ним и судебных речей, настолько плачевно, что улучшать ныне, кажется, уже нечего" (Ломовский В. Ораторское искусство для целей правосудия // Российская юстиция. 1998. N 9. С. 49).

В защиту актуальности возрождения отечественных традиций юридической риторики остается только добавить, что эта задача немыслима вне представления о единстве слова и мысли судебной речи, о методологической взаимосвязи ее формы и содержания, о необходимости приложения метода и правил риторики к любому, не только судебному слову практикующего юриста. Убежденность в могуществе воздействия речи и известное гражданское мужество правильно говорить в эпоху тотального косноязычия необходимы и неизбежны для тех, кто стремится вернуть в судебные стены попранное достоинство слова. Каждая риторическая модель в праве - это оттиск нашего правосознания. Неужели мы настолько разуверились в собственной правоте и значимости наших поступков, что по-прежнему будем послушно мыслить речевыми штампами, отражающими правосознание эпохи бесправия и произвола?

Взаимосвязь и взаимовлияние юридической риторики и правосознания обусловили огромную социальную значимость возрождения культуры судебного убеждения. Доверие общества к судебной системе и к институту адвокатуры всецело зависит от того, насколько эффективна будет судебная миссия защиты, насколько ответственно будут относиться защитники к каждому изреченному слову.

Состояние современного искусства судебной речи свидетельствует, прежде всего, о нравственном кризисе российской адвокатуры, поскольку явление неубедительной защиты в уголовном процессе глубоко аморально. Справедливость не может быть косноязычной (это в неменьшей мере относится и к стороне обвинения). Миссия защитника обязывает к убедительной речи. Авторитет правосудия несовместим с осуждением невиновных по вине коммуникативной несостоятельности их защитников. Разве симптомы речевой, а значит, и моральной немощи адвокатского сословия не являются наиболее веским основанием для выводов о необходимости самого взыскательного и бескомпромиссного отношения к любой защитительной речи, ко всякому речевому поступку защитника, не говоря уже о стиле и языке книг, определяющих процесс обучения адвокатов искусству речи? Наукообразие и стилистическая небрежность должны уступить место живой, убедительной, близкой к естественному языку манере изложения прописных истин уголовной защиты. К счастью, образцов именно такого подхода к предмету достаточно много и в русской, и в советской, и даже в современной науке об искусстве судебной речи.

Источник: http://www.law.edu.ru/doc/document.asp?docID=1132290