«Ответы на вопросы по праву»

О цивилизационном подходе в теории государства и права.
Звонарева, О. С.

В настоящее время в отечественной теории государства и права сложи­лась ситуация, когда адекватное осмысление политико-правовых явлений прошлого и современности требует существенного расширения исследова­тельского контекста с привлечением принципиально новых для юридиче­ской науки научных методов, которые носили бы парадигмальный характер. Таковым, с нашей точки зрения, является цивилизационный подход. Оче­видно, что для уяснения его сущности необходимо прежде всего уточнить смысловое содержание понятия цивилизации, учитывая полисемантичность данного термина. Отметим сразу, что в данном случае под цивилиза­цией подразумевается «социокультурная общность, формируемая на основе универсальных ценностей, получающих свое выражение в мировых религи­ях, системах морали, права, искусства».[1] Именно при таком словоупотребле­нии это понятие приобрело наиболее устойчивый терминологический ста­тус в философии, научном обществознании и гуманитаристике, а также получило обоснование в рамках особой теории, которая собственно и име­нуется теорией цивилизаций.

Данная теория основывается на определенной интерпретации истори­ческого процесса, предполагающей множество типов исторического разви­тия, что заключается в существовании множества локальных цивилизаций. Духовные основания зрелой цивилизации притязают на статус универсаль­ности, общечеловечности, но конкретная историческая реальность демон­стрирует их локальность, т. е. воплощенность в рамках определенного реги­она или культурного круга.2[2] А значит, цивилизации суть не что иное, как уникальные ценностные миры, и именно поэтому «люди разных цивилиза­ций по-разному смотрят на отношения между Богом и людьми, индивидом и группой, гражданином и государством, родителями и детьми, мужем и женой, имеют разные представления о соотносительной значимости прав и обязанностей, свободы и принуждения, равенства и иерархии».[3]

Философы и историки, являющиеся родоначальниками цивилизационного подхода к изучению общества (Н. Я. Данилевский, О. Шпенглер, А. Тойнби), дали исчерпывающую критику однонаправленной линейно-прогрессистской модели всемирной истории, в соответствии с которой все человечество в целом последовательно проходит в своем развитии опреде­ленные эпохи (стадии, формации), но одна передовая его часть быстрее до­стигает высших стадий (под авангардом подразумевалась Западная Европа), другая делает это значительно медленнее. Можно сказать, что сам цивилизационный подход формировался в качестве альтернативы подобной универ­салистской схеме.

Очевидно, что эта же схема находится в основе марксистской теории общественно-экономических формаций, абсолютно господствовавшей в советском обществоведении и в юридической науке в частности. Цивилизационному подходу как наиболее адекватной, с нашей точки зрения, пара­дигме исследования мировой истории и современности марксистский формационный подход противостоит, по крайней мере, по двум важнейшим доктринальным позициям: во-первых, экономическому детерминизму, ког­да в обществе искажается роль духовно-культурных факторов, и в целом так называемой надстройки; во-вторых, имплицитно содержащейся упомяну­той выше унитарно-стадиальной модели исторического процесса, с попыт­кой свести все многообразие цивилизационных ареалов человечества к схе­ме пяти формаций.

Марксизм в целом и формационный подход в частности за последние 15 лет был переосмыслен и получил соответствующую критическую оценку со стороны как философов и историков, так и правоведов и политологов.[4]Однако можно согласиться с А. И. Демидовым в том, что в отечественной правовой науке имеет место «определенная ретардация в методологии, вы­ражающаяся в стремлении сохранить привычную марксистскую парадигму в истолковании правовой реальности»[5] (характерный пример: в одном из но­вых учебников, именуемом академическим курсом теории государства и пра­ва, по-прежнему предлагается довольно подробное описание рабовладельче­ского, феодального, буржуазного, социалистического государства и права, что явно не вписывается в его общий контекст и выглядит анахронизмом[6]).

Что может привнести использование цивилизационного подхода в тео­рию государства и права, в чем состоит его эвристический потенциал при­менительно к юриспруденции?

Прежде всего, в отличие от марксистского формационного подхода Цивилизационный подход предполагает рассмотрение права в качестве нор­мативно-ценностного регулятора, а государства, власти, политики — в их ценностном измерении. Он позволяет проследить и выявить тот историче­ский социокультурный контекст, в котором формируются те или иные поли­тико-правовые феномены, а также сформулировать некий обобщенный тип государства и права, политико-правовой идеал, специфичный именно для данной конкретной цивилизации.[7]

Цивилизационная теория продемонстрировала уникальность и вмес­те с тем равноценность цивилизаций, их несводимость друг к другу. Этот аспект приобретает особую значимость в связи с тем, что пришедший в постсоветских странах на смену социалистическому либерально-рыноч­ный «проект» повлек за собой преобладание в отечественном обществознании либеральных европоцентристских установок. При этом почти все ха­рактерное для современного Запада стало выдаваться за нечто абсолютно положительное, подлинно цивилизованное, заслуживающее подражания, а незападное, наоборот, объявляться чуть ли не варварским и подлежащим преодолению (такое утверждение особенно характерно для государственно-политической и правовой сфер незападных обществ). Подобная позиция находит свое обоснование в соответствующих социальных теориях (напри­мер, в некоторых радикальных вариантах теории модернизации), импли­цитно содержащих уже упоминаемую модель исторического процесса, которую здесь можно интерпретировать как постепенное расширение цен­тральной, т. е. западной, цивилизации на все прочие ареалы человечества с перспективой превращения в глобальную общечеловеческую цивилиза­цию. Отсюда стремление выдавать многие специфически западные идеалы и ценности за «общечеловеческие». К таковым обычно причисляют права человека, представительную демократию, правовое государство и т. п. Воз­никла даже особая теория прав человека, объявленная отдельной наукой, «предметом которой является одна из высших ценностей человеческой ци­вилизации, охватывающая самые различные аспекты индивидуального и общественного бытия».[8] К сожалению, подобные доктринальные «не­точности», по сути, служат оправданием совершенно определенной геопо­литической стратегии цивилизации-лидера (в лице США) в ее экспанси­онистских притязаниях, когда ценности прав человека служат объектом манипуляций для укрепления своей доминирующей позиции в мире.

В связи с этим уместно процитировать Ю. Хабермаса, утверждавшего, что «политика прав человека ведет к войнам, которые, будучи завуалирован­ными, преподносимыми как полицейские акции, приобретают моральное качество, и что это морализирование открывает двери бесчеловечности... Эти два частных высказывания обосновываются двумя допущениями: а) что политика прав человека служит проведению норм, составляющих части уни­версальной морали; б) поскольку моральные суждения подчиняются коду "благо" и "зло", негативная моральная оценка (политического оппонента или военного противника) уничтожает институционально-правовое ограни­чение (политической полемики или вооруженной борьбы)».[9]

Но именно с позиции цивилизационной теории можно однозначно идентифицировать права человека как ценности специфически западные, и не только потому, что обосновывающий их либерализм как политическая доктрина возник в Западной Европе, но и потому, что он стал знаковой иде­ологией европейского модерна и реально воплощенным общественно-поли­тическим проектом.

Права человека представляют собой не что иное, как своеобразную юридическую конструкцию либеральных принципов свободы и равенства, это юридическое закрепление либерального мировоззрения.

Либерализм зафиксировал фундаментальную особенность европей­ской цивилизации Нового времени — ее индивидуалистичность, выражаю­щуюся в том, что свободная, автономная личность как бы противостоит об­ществу, государству, власти, причем последние существуют для нее, обязаны служить ей (в иных цивилизациях дело обстоит с точностью до наоборот).

Но либеральные ценности свободы и равенства, несомненно, имеют религиозные, а именно христианские истоки (мировая религия всегда задает цивилизации ее ценностную доминанту): «Новозаветно-гуманистическое стало тем новым, тем альтернативным религиозно-нравственным стержнем, который мы называем сегодня либерализмом и которое все более обнаружи­вал и развивал в христианстве Запад... Данная область человеческого стала тем цивилизующим нравственным ядром, которое наряду с античностью и вместе с ней создало западную цивилизацию».[10] Либерализм можно, таким образом, истолковать как своеобразную секулярную версию западного христианства, трансформированного в духов­ных движениях Ренессанса и Реформации, которая возникла в эпоху ранней Modernity.[11] Аналогично возникновение конституционализма, правового государ­ства, представительной демократии стало результатом уникального взаимо­действия условий, характерных исключительно для цивилизации Запада. Но именно поэтому данные феномены столь трудно приживаются в инокультурной среде, обнаруживая тем самым свою естественную ограниченность, а вовсе не универсальность и общечеловечность.

Важность и актуальность цивилизационной проблематики, в том числе и применительно к политико-правовым исследованиям, обусловлены необ­ходимостью уточнения и осмысления российской цивилизационно-культурной идентичности. Это связано, в частности, с той кризисной ситуацией, в которой оказалось российское общество в результате либеральных реформ, заключавшихся в некритическом механическом заимствовании западных об­разцов. Таким образом, проблема выходит за рамки сугубо научной, методо­логической сферы, приобретая социально-практическую значимость.

Россия, несомненно, представляет собой уникальную и самобытную цивилизацию. Между тем ей, в отличие, например, от Китая, Индии, ислам­ского мира, Запад и отечественные западники отказывали в цивилизационной специфичности, считая ее отсталой и враждебной периферией. Это была одна из причин, по которой Россия в течение XX столетия становилась пространством для экспериментов со всевозможными идейными «измами», изобретенными на Западе, а ее модернизация носила исключительно дого­няющий характер. Если российской цивилизации ценой огромных жертв удалось ассимилировать коммунистический режим, то реализация либе­рального проекта обернулась для российского общества и государства то­тальным кризисом.

Именно поэтому России необходимы новый общественный идеал, та идеология, которая могла бы интегрировать общество, задавая ему адекват­ную модель жизнеустройства и стратегию развития, основанные на цивилизационной традиции и ментальности с возможным заимствованием инокультурного опыта, скорректированного применительно к отечественной специфике.

Отсюда следует важность разработки соответствующей политико-пра­вовой доктрины, точнее, ее философских, мировоззренческих составляю­щих (в связи с этим некоторый оптимизм внушают наметившаяся тенден­ция к отходу от либеральных трактовок государства и права, критическая рефлексия относительно последних, обращение к собственной цивилизационной традиции).[12]

Остановимся кратко на двух самых существенных моментах.

1. В отечественной правовой науке и, в частности, в теории государства и права необходима реабилитация государства. В истории России оно было главным общественным институтом, что обусловливалось геополитиче­скими, географическими, этнокультурными факторами. Попытка реализа­ции на практике теоретической конструкции «минимального государства» привела в российских условиях к ситуации, близкой к катастрофической. Что до самой трактовки понятия государства, то отечественную специфику более адекватно отражают органические концепции государства, предпола­гающие единство общества и власти. Что касается государства правового, то суть его в данном контексте сводится к необходимости соблюдения закона всеми гражданами и должностными лицами. Но поскольку порядок создает­ся не столько правом, сколько нравственностью, то само право должно содер­жать духовно-нравственные начала (разумеется, слово «должно» применено по отношению к современному российскому праву, в традиционных обще­ствах указанное соотношение между правом, религией и нравственностью было неоспоримым «сущим). «Нравственное государство» (Г. Гегель), не­сомненно, более высокий идеал, нежели государство правовое.

2. Второй существенный аспект касается взаимоотношений личности и общества, личности и государства. Традиционным для российской циви­лизации было превалирование общества, государства, других общностей (церкви, семьи) над личностью. Подобное соотношение, оценивавшееся последнее время как негативное, диктовалось необходимостью выживания социума. Это обусловливало определенную пассивность личности, неспо­собность к самоорганизации. В современных условиях для успешного дина­мичного развития важна личная инициатива, которая невозможна без арти­кулирования и защиты прав личности, хотя последние совсем не должны объявляться высшей целью государства. Общность и личность в определен­ном смысле равноценны, поэтому права должны быть уравновешены обя­занностями, а личные интересы органично сочетаться с общественными.

Выскажем некоторые соображения относительно цивилизационной принадлежности Беларуси. Это небольшое государство, с нашей точки зре­ния, относится к ареалу российской (евразийской) цивилизации в силу этни­ческой близости и общности религии (восточного христианства) русских и белорусов (разумеется, указанный тезис требует более пространного доказа­тельства, которое не приводится, поскольку предусматривает масштабные экскурсы в историю и этнологию). Однако пока Беларусь окончательно не оп­ределилась в цивилизационном отношении: на теоретическом уровне разра­ботка проблемы почти отсутствует, хотя в сфере геополитической ориентация на Россию прослеживается достаточно явственно. Несмотря на существен­ную разницу в характере общественных трансформаций в обоих государствах в постсоветский период, приведенные выше положения относительно рос­сийской цивилизационной идентичности, идеологии и политико-правовой доктрины распространяются, с нашей точки зрения, и на Беларусь.

Необходимо затронуть еще одну проблему сугубо теоретического свой­ства: это соотношение цивилизационного подхода к исследованию правовых явлений с типологией правовых систем, которая имеет место в рамках срав­нительного правоведения.

Специфика цивилизации как устойчивой социокультурной общности, очевидно, проявляется в том числе и в существовании собственной уникаль­ной правовой традиции. Американский компаративист К. Осакве определя­ет ее как «совокупность глубоко укоренившихся в сознании людей их исто­рически обусловленных отношений и роли права в обществе, природе права и политической идеологии, а также к организации и функционированию правовой системы»,[13] с соответствующим делением их на западную традицию и незападные. Сама традиция формируется под влиянием как факторов ду­ховно-культурного порядка и, в частности, религии (поскольку, как указыва­лось, именно мировая религия задает цивилизации ее ценностную и мировоз­зренческую доминанту), так и под воздействием более случайных факторов политики и экономики. При этом она остается достаточно устойчивой, не­смотря на наличие собственных правовых систем у государств, относящихся к определенному цивилизационному ареалу, к трансформации в них поли­тических режимов, изменению содержания отдельных правовых норм и т. п. Именно цивилизационное своеобразие права создает его особый стиль, ко­торый, по мнению некоторых компаративистов, и служит критерием для классификации правовых систем и объединения их в правовые семьи.[14]

Таким образом, своеобразие правового стиля чаще всего совпадает с цивилизационной правовой традицией. Именно поэтому в большинстве классификаций фигурируют мусульманское, индуистское, дальневосточное право. А некоторые новые разработки добавляют сюда латиноамериканскую и славянскую (евразийскую) правовые семьи.[15] Получается, что цивилизационный ареал представлен отдельной правовой традицией, или правовой семь­ей. Исключение здесь составляет лишь западная традиция права, в рамках которой сформировалось несколько правовых семей (большинство ученых называют две — романо-германскую и общего права, некоторые считают, что их больше), имеющих одну духовно-культурную основу, но различающихся по своим организационным, «технико-технологическим» элементам сти­ля — таким, как форма и иерархия источников права, система толкования норм, структура материального и процессуального права, и т. п.

Причины подобного разделения, на наш взгляд, кроются в следующем. Западная цивилизация формировалась как цивилизация «правовая», с чет­кой отдифференцированностью юридической сферы, и в частности права как системы норм, от прочих социальных регуляторов (морали и религии). Правда, впоследствии в связи с процессами секуляризации христианской культуры право становится доминирующим социальным регулятором, все более утрачивающим связь со своими христианскими истоками. В средневе­ковой Европе в рамках одного государства формировалось и сосуществовало одновременно несколько правовых систем: каноническое, королевское, фе­одальное, манориальное, городское, торговое право. Там же впервые появ­ляются юридическая наука и академическое юридическое образование.[16]

Указанные особенности, а также некоторые другие факторы, главным образом политического свойства, обусловили накопление уже специфиче­ски юридических отличий, что привело к формированию в западной тради­ции права впоследствии нескольких правовых семей.

В результате процессов модернизации, затронувших в той или иной степени все цивилизации, почти всеми из них были заимствованы (а в коло­ниальных странах внедрялись принудительно) многие элементы двух право­вых систем западного права. Относительно России можно утверждать, что в ней юстиция, система законодательства, правовая доктрина стали романо-германскими, а отношение к праву, роль права в обществе, соотношение права и власти оставались специфически российскими, и это несмотря на то, что после судебной реформы 1864г. уровень российской юридической науки и профессионализма юристов был не ниже западноевропейского. Что касается социалистической правовой семьи, фигурировавшей во многих классификациях и, в частности, в весьма популярной схеме Р. Давида, то вряд ли сейчас имеется основание для ее выделения, поскольку даже немногочис­ленные оставшиеся социалистические страны проводят экономические ре­формы, во многом противоречащие коммунистической идеологии, что не может не отразиться на правовой системе. Россия же имела свою традицию права, отличную как от западной традиции, так и от традиций восточных ци­вилизаций, которую можно было бы именовать собственно российской или евразийской. В связи с этим нельзя признать корректным предложенный С. С. Алексеевым термин «византийское право»[17] как характеризующий по­литико-правовую специфику российской цивилизации, поскольку даже в широкой авторской трактовке он применим лишь к советскому периоду истории России, что, очевидно, представляет некоторую неточность. И в настоящее время, поскольку Россия пока сохраняет свою цивилизационную специфику, ее правовая система наряду с правовыми системами Украи­ны и Беларуси принадлежит, соответственно, к евразийской правовой семье.

* Младший научный сотрудник Института государства и права Национальной академии наук Беларуси.