«Обеспечение прав человека в деятельности органов прокуратуры»

I. Общие положения о прощении долга

На протяжении всей истории гражданского права законодательство (или при отсутствии законодательного закрепления — судебная практика либо, наконец, практика делового оборота) предусматривало такой способ прекращения обязательства, как прощение долга (сложе­ние или освобождение должника от какой-либо имущественной обязанности перед кредитором).

Одновременно продолжались и продолжаются дискуссии о природе такового соглашения — является ли оно договором (двусторонней сделкой) или ему присущ односторонний характер.

Эта «тысячелетняя» дискуссия осложнялась еще тем, что парал­лельно шла дискуссия о природе дарения.[1]Если какой-либо цивилист признавал дарение договором, то, признавая прощение долга даре­нием, автоматически признавал договором же и прощение долга и наоборот.

Тем не менее так было не всегда: К. П. Победоносцев, например, в своем трехтомном курсе писал: «Договор может быть прекращен односторонним действием — отказом от требований прощением долга, прекращением иска и т. д. Это действие, для которого нет общей определенной формы, имеет значение или сознания, или дарения (курсив наш. — А. В., Р. М.)».[2] Иными словами, К. П. Победоносцев хотя и признавал прощение долга дарением, но договором не считал.

В противоположность этому мнению К. Н. Анненков в своем курсе начала века, рассматривая дарение в особенной части обязатель­ственного права, не считал прощение долга договором дарения и, соответственно, рассматривал прощение долга в общей части обяза­тельственного права.[3] То же можно сказать и о других авторах.[4]

В общих чертах дискуссию можно свести к следующему: является ли прощение долга односторонней или двусторонней сделкой и требу­ется ли для совершения (действительности) такой сделки согласие должника.

Сторонники договорной природы прощения долга (Д. И. Мейер, Г. Ф. Шершеневич, Ю. С. Гамбаров) считали такой договор одним из видов дарения, согласно которому требуется согласие одаряемого (являющегося должником по основному обязательству). Сторонники этой концепции указывали на следующую особенность прощения долга (как договора дарения): если одаряемый не соглашается на то, чтобы его обязательство (долг) перед дарителем (кредитором) прекра­тилось, то соглашение о прощении долга является недействительным (точнее, не состоявшимся). Никаким иным способом, кроме как по соглашению сторон, прекратить обязательство прощением долга (т. е. освободить одаряемого от лежащей на нем обязанности) невозможно.

Согласно мнению авторов, отстаивающих одностороннюю при­роду прощения долга, для действительности такого способа прекра­щения обязательства согласия должника не требуется, поскольку данный институт ни дарением, ни каким-либо договором вообще не является.

К числу сторонников этой концепции относились и ученые, считающие дарение способом перехода права собственности (т. е. к разделу «вещное право»), как К. П. Победоносцев, так и другие ученые, рассматривавшие дарение в особенной части обязатель­ственного права (например, К. К. Анненков).

Возможностью для возникновения таких разнополярных цивилистических концепций стала редакция ч. 1 ст. 1547 т. X Свода Законов Российской Империи: «Если сторона, имеющая по договору право требовать исполнения, отступится от своего права в целом или в части, тогда действие договора в целом его составе или части прекращается. Но уступка сия недействительна, если она учинена во вред третьему лицу».[5] Уже сразу, бросается в глаза следующая норма «имеющее по договору право требовать (курсив наш. — А. В., Р. М.)», что должно было бы повлечь за собой невозможность применения прощения долга к обязательствам, возникающим не из договора. Применительно к действующему российскому гражданскому законодательству мы на этой проблеме еще остановимся.

Представляется, что буквальное следование содержанию цити­руемой статьи позволяет сделать вывод, что официальная точка зрения относила прощение долга к одностороннему способу прекращения обязательства из договора: редакция ст. 1547 т. X была сформулирована так, что ни о какой договорной природе прощения долга не могло быть и речи.[6]

То, что многие ученые были не согласны с этой точкой зрения, говорит скорее о традициях гражданского права (в частности, законо­дательства германских государств,[7] относивших прощение долга к разновидностям дарения). Возможно поэтому, вопреки установлениям законодателя (и дословному толкованию ст. 1547 т. X), сторон­ники отнесения прощения долга к договору были многочисленнее, чем их противники.

В подготовленном проекте Гражданского уложения дарение было определено следующим образом: «По договору дарения даритель, при жизни своей, безвозмездно предоставляет другому лицу какое-либо имущество в собственность (ст. 242)» и «Дарение может заключаться в отчуждении или установлении права, в отказе от права или в принятии дарителем на себя обязательства (курсив наш. — А. В., Р. М.)» (ст. 243).[8]

В общем к этим двум статьям комментарии было сказано: «... даре­ние liberando содержит в себе освобождение должника от исполнения обязательств по отношении к самому дарителю или третьему лицу»[9], и далее: «Дарение, как и всякое другое благодеяние, никому не может быть навязываемо, следовательно, не может быть и совершаемо без согласия одаряемого».[10]

Казалось бы, разработчики Гражданского уложения восприняли позицию тех цивилистов, которые рассматривали прощение долга как разновидность договора дарения. Но в той же книге содержалась и статья 165 следующего содержания: «Веритель вправе отказаться вполне или в части от принадлежащего ему требования».

В комментарии к этой статье не было никаких ссылок на нормы о дарении. Само словосочетание (термин) «прощение долга» в коммен­тариях к статьям о дарении не содержалось.

Поэтому и непонятно, как относились разработчики Гражданского уложения к тому, что схожие нормы находились в общей и особенной частях обязательственного права.

Гражданское уложение в силу не вступило, произошла революция и остается только предполагать: как бы соотносились нормы о проще­нии долга (как института общей части обязательственного права) и дарения между собой.

С разрушением дореволюционных порядков и законодательства дискуссии на время прекратились — до принятия в 1922 г. Граж­данского кодекса РСФСР. Хотя в последнем нормы о прощении долга не содержалось, тем не менее дискуссии о правовой природе подоб­ного способа прекращения обязательства продолжались.[11] Поскольку ГК среди способов указывал и такой, как прекращение обязательства по соглашению сторон, то и прощение долга подводили под это соглашение сторон.[12]

В период посленэповского развития экономики (сначала до, а затем и после кодификации 50-60-х годов) о каком-либо прощении долга можно было говорить только в отношениях между гражданами. Однако вряд ли следует согласиться с авторами, которые считают, что в условиях плановости «не было никаких оснований для применения института прощения долга».[13] Ведь гражданско-правовые отношения «в чистом виде» сохранялись между гражданами, и «прощать долг» советские граждане могли самостоятельно, без «планового регули­рования» со стороны государства. По этому поводу М. И. Бару писал, что «на базе личной собственности возмездность и безвозмездность складывающихся отношений определяется лишь волею сторон, участ­вующих в гражданских правоотношениях (курсив наш. —А. В., Р. М)».[14] Прощение долга и М. И. Бару рассматривал одной из форм дарения: «Если же кредитор освободил должника от исполнения обязанности не как встречное действие, т. е. произошло то, что в гражданском праве принято называть сложением (прощением) долга, то отношение будет безвозмездным. Это по существу своеобразная форма дарения (курсив наш. — А. В., Р. М)».[15] Поэтому указанные выше его слова примени­тельно к отношениям между гражданами распространяются в целом и на прощение долга.

Краткий обзор мнений о правовой природе анализируемого института в гражданско-правовой литературе 30—80-х годов XX в. изложены на с. 361—364 цитируемой работы О. Ю. Шилохвоста. В целом же позицию большинства ученых можно свести к следу­ющему: так как специально ни ГК 1922 г., ни ГК 1964 г. не содержали отдельной статьи о прощении долга, то авторам не оставалось ничего другого, как «подвести» данный способ прекращения обязательства под один из перечисленных в соответствующих статьях общих положений разделов «Обязательственное право» ГК 1922 г. и ГК 1964 г. А поскольку самым близким из подобных способов являлось прекра­щение обязательства по соглашению сторон, то и прощение долга
такие авторы относили к двусторонней сделке (договору), для действи­тельности которого требуется согласие должника по обязательству, которое прекращается прощением долга.

Получается, что ученые не рассматривали прощение долга в указан­ный период в качестве самостоятельного способа прекращения обязательства, а считали его разновидностью соглашения сторон (ст. 233 ГК 1964 г.).

Поэтому позиция их представляет собой скорее de lege ferenda взгляды на то, как в будущем можно было бы урегулировать вопрос о прощении долга на законодательном уровне. Но ни в коей мере их мнения нельзя использовать при анализе и толковании de lege lata норм действующего законодательства.

Кроме того, возможно, этот несамостоятельный характер указан­ного института ограничивал ученых в их суждениях о возможном одностороннем характере прощения долга. Вместе с тем то, что договорной по сути концепции (ведь дарение — это договор) придер­живался М. И. Бару, который был вообще единственным ученым, затронувшим проблему возмездности и безвозмездности и довольно серьезно и обстоятельно эту проблему разобравшим, говорит о многом.

Подобное можно сказать и о гражданско-правовой литературе, появившейся с момента принятия Основ гражданского законо­дательства 1991 г. вплоть до принятия первой части Гражданского кодекса РФ. Например, Е. А. Суханов писал: «Обязательство прекра­щается соглашением сторон. Такое соглашение может состоять в сложе­нии (прощении) долга (выделено Е.А. Сухановым), т. е. в освобождении кредитором должника от исполнения его обязанностей. По сути, речь идет о дарении, имеющем результатом известное обогащение должника, что, следовательно, требует его на то согласия».[16]

И здесь опять прощение долга рассматривается профессором Е. А. Сухановым только как одна из разновидностей прекращения обязательства по соглашению сторон (вторая разновидность — миро­вое соглашение, или мировая сделка), а не как самостоятельный способ прекращения обязательства. В данной главе учебника даже не указывается на то, что существует и противоположная точка зрения об одностороннем характере прощения долга.

П. Прощение долга в связи с принятием нового Гражданского кодекса

Со времени принятия и вступления в силу части первой ГК в дискуссии о правовой природе прощения долга уже можно было опираться на «мнение законодателя». Статья 4 1 5 нового ГК сформули­рована следующим образом: «Обязательство прекращается освобож­дением кредитором должника от лежащих на нем обязанностей, если это не нарушает прав других лиц в отношении имущества кредитора». Законодатель встал на ту точку зрения, что прощение долга есть односторонняя сделка, для того, чтобы обязательство прекратилось, достаточно волеизъявления кредитора и т. д. Во всяком случае так это понимали в литературе, изданной после вступления в силу Граждан­ского кодекса.[17] Ни в одном из комментариев к части первой, изданных до опубликования части второй ГК, прощение долга ни дарением, ни каким-либо другим договором не признавалось.[18]

Однако вскоре все изменилось: п. 1 ст. 572 ГК отнес прощение долга к договору дарения («...одна сторона (даритель) безвозмездно освобождает или обязуется освободить другую сторону (одаряемого) от имущественной обязанности перед собой...»).

Уже в комментариях ко второй части, изданных «по горячим следам», разъяснялось, что предмет дарения расширен и что помимо безвозмездной передачи в собственность вещей или денег к нему относится и безвозмездная передача вещных или обязательственных прав, и освобождение от обязанности перед третьими лицами, и освобождение от обязанности перед самим дарителем — последнее есть не что иное, как прощение долга, предусмотренное ст. 415 ГК: так, в частности, считают А. Л. Маковский и М. И. Брагинский.[19] Разуме­ется, были авторы, придерживавшиеся и одностороннего характера прощения долга.

В литературе, изданной приблизительно с 1997 г., т. е. когда позиция тех или иных авторов стала более взвешенной, учитывала и практику применения норм ГК в деловом обороте, и соотношение общих и специальных норм обеих частей, и судебную практику (значение последней, правда, минимальное, если это вообще можно учитывать), утверждалось, следуя установлениям законодателя, что прощение долга не что иное, как разновидность дарения, а следова­тельно, — договор, и место ему в особенной части обязательственного права, и для его совершения необходимо волеизъявление обеих сторон, в том числе и согласие должника.

Такая точка зрения, в частности, присутствует во втором томе учебника кафедры нашего Университета (с. 124).[20]

Относя прощение долга к дарению, авторы в данном случае строили свои выводы не на основании умозаключения (как К. П. Победо­носцев, Г Ф. Шершеневич и другие дореволюционные цивилисты или ученые советского периода), а в силу прямого указания законодателя (п. 1 ст. 572 ГК).

Даже те авторы, которые первоначально были противниками распространения наст. 415 ГК правил о договоре дарения, в дальнейшем изменили свою точку зрения: ср., например, редакцию гл. 29 в первом (изданном до опубликования части второй ГК) и в третьем (появившемся уже после опубликования) изданиях учебника юриди­ческого факультета СПбГУ или комментарий к ст. 415 ГК в первом и втором издании постатейного комментария под редакцией профес­сора О. Н. Садикова.[21]

Но существует и противоположная точка зрения. В неоднократно цитированной работе О.Ю. Шилохвоста прощение долга безого­ворочно отнесено к односторонним сделкам с соответствующими для его действительности предпосылками.[22]

Указанная работа — единственная на сегодняшний день, посвя­щенная специально рассматриваемому институту: большая ее часть посвящена именно обоснованию того, почему прощение долга является односторонней сделкой.

Статья эта весьма интересна и проблему рассматривает довольно подробно (разумеется, с учетом пространственных рамок работы), поэтому и в дальнейшем мы будем ссылаться на нее при изложении нашего видения прощения долга. Сейчас же отметим, что в цити­руемой статье прощение долга отнесено к односторонней сделке, причем автор «разделил» тот способ прекращения обязательства, который содержится в ст. 415 ГК, от способа, который содержится в п. 1 ст. 572 ГК.

Получается, что существует возможность прекратить обязательство посредством одностороннего отказа кредитора в пользу должника (прощение долга) и посредством дарения этого своего права одаряемому (т. е. прекращение обязательства перед дарителем по взаимному согласию). Иными словами, автор не мог обойти стороной проблему соотношения норм ст. 415 и п. 1 ст. 572 ГК о дарении в форме «без­ возмездного освобождения от имущественной обязанности перед дарителем» и попросту разрубил гордиев узел.

Обратимся теперь к соотношению разделов общей и особенной частей обязательственного права нового ГК России.

Статья 415 ГК (как указывалось выше) не требует для того, чтобы прощение долга состоялось (т.е. для прекращения основного, «первого» обязательства) согласия или волеизъявления (что не совсем одно и то же) должника.[23] Статья 572 ГК также содержит указания о проще­нии долга, но считает его уже видом (разновидностью) дарения.

Налицо явная коллизия законодательства. То, что данная «кол­лизия» находится в рамках одного нормативного акта, ничего, по сути, не меняет (на рассмотрение Конституционного Суда поступал запрос, который Суд отклонил своим определением на основании того, что в запросе фактически ставился вопрос о соответствии (несоответствии) одной нормы Конституции другой).[24]

Попытаемся определить, кто прав с «позиции конституционного права». То, что части первая и вторая ГК являются равными по юридической силе нормативными актами, сомнений, наверное, ни у кого не вызывает, поэтому п. 2 ст. 3 ГК (норма, к слову сказать, не совсем конституционная) здесь не применим. Если считать обе части двумя разными, но равносильными нормативными актами, то при­менению подлежат нормы гл. 32 ГК перед ст. 415 ГК, как норма, вступившая в силу позже. Если считать ГК одним нормативным актом, то вроде бы также подлежат применению нормы главы 32 ГК в силу lex specialis (нормы особенной части обязательственного права versus нормам общей части обязательственного права). Правда, возможно и параллельное существование норм ст. 415 ГК и гл. 32 ГК.

Надо сказать, что выявление правовой природы прощения долга только со ссылкой на то, с какого момента действует та или иная часть ГК, недостаточно. Если бы, например, ст. 415 ГК вступила в силу после гл. 32 ГК, то получилось бы, что указанная статья обладала бы «боль­шей юридической силой», чем статьи, относящие прощение долга к дарению.

Поэтому рассмотрим, что же все-таки представляет собой понятие «прощение долга».

Согласно ст. 415 ГК прощение долга есть освобождение одной стороны (кредитором) другой стороны (должника) от лежащих на нем обязанностей.

Если бы ни формулировка ст. 572 ГК, можно бы было добавить в определение указание на то, что это освобождение состоит в одно­стороннем волеизъявлении.

Действительно, освобождение в русском языке, на наш взгляд, понимается скорее как действие одностороннее (того лица, которое «освобождает»), например, освобождение от отбывания наказания. То же можно сказать и в отношении термина «прощать».[25]

Статья 415 предельно кратка, но вряд ли является неполной или нечеткой и позволяет двоякое толкование.

Вместе с тем в указанной статье нет даже указания на то, освобож­дается ли должник от своих обязательств (а не «обязанностей») по отношению к кредитору. Либо это законодательная экономия, либо просто пробел: получается, что можно «простить» долг и перед третьим лицом (например, волеизъявлением государства освободить долж­ника — одну коммерческую организацию перед кредитором — другой коммерческой организацией).

В гл. 32 ГК прощение специально упоминается только один раз — при определении в п. 1 ст. 572 ГК предмета дарения. В отсылочной ст. 576 ГК (о дарении в форме уступки права (требования), переводе долга одаряемого или уплате долга за одаряемого — ср. п. 3 и 4 ст. 576 ГК) упоминаний о прощении долга и, соответственно, ссылок на ст. 415 ГК нет.

О. Ю. Шилохвост, обосновывая свою позицию, по которой допуска­ется параллельное существование прощения долга (как односторон­ней сделки) и дарения в виде освобождения одаряемого от обязатель­ственного права перед дарителем, приводит факт, что не может быть такого, чтобы «правила об институте, содержащемся в "Общей части обязательственного права", даются законодателем в Особенной части» и что ни в одной главе ГК, регулирующих отдельные виды обяза­тельства, мы не встретим правил, подробно регулирующих общие вопросы, относящиеся к тому или иному основанию прекращения обязательства».[26]

Кроме того, О. Ю. Шилохвост пишет, что такой подход[27] «с неиз­бежностью приводит к отождествлению прощения долга с дарением, а следовательно, и к необходимости применять к прощению долга все содержащиеся в главе 32 ГК правила о дарении. В частности, под­лежали бы применению положения об обещании дарения (ст. 572), отказе от дарения (ст. 573, 577), о запрещении и ограничении дарения (ст. 576, 577), об отмене дарения (ст. 578)».[28] Но ведь это уже вопрос о соотношении законности и целесообразности. Кроме того, возможно, что законодатель просто изменил свою позицию: при разработке части второй ГК решил признать необходимым для действительности прощения долга по ст. 415 ГК согласие должника (так как происходит некое сбережение имущества последнего, а, соответственно, и обогаще­ние должника, превращающее его в одаряемого).

Представляется, что нынешний ГК (в том виде, в котором он есть, т. е. обе части в совокупности) безоговорочно относит прощение долга к дарению со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Позиция же О. Ю. Шилохвоста не верна, поскольку выше уже указывалось, что с точки зрения общей теории права при коллизии ст. 415 и 572 ГК подлежат применению нормы ст. 415 ГК. Что же касается рассуждений об «общей» и «особенной» частях, то вряд ли это может служить серьезным аргументом в пользу определения прощения долга в качестве односторонней сделки: какая разница, где именно помещена та или иная норма: в Гражданском уложении Германии (влияние которого на последующие кодификации трудно переоценить и профессионализм составителей которого никто не отрицает) вообще раздел «Вещное право» идет вслед за разделом «Обязательственное право». Да и в действующем ГК России есть ряд норм, содержащихся в общей и особенной частях обязательственного права. Кроме того, не следует исключать и «забывчивость» законо­дателя (имеющего зачастую и благие намерения: достаточно соотнести нормы п. 4 ст. 27 Федерального закона «О высшем и послевузовском профессиональном образовании» со ст. 298 ГК).

Таким образом, в силу прямого указания законодателя (п. 1 ст. 572 ГК) и разрешения коллизионных вопросов de lege lata прощение долга следует бесповоротно отнести к дарению.     

Что же касается ссылок на то, что такая позиция «с неизбежностью приводит отождествление прощения долга с дарением, а следова­тельно, и к необходимости применять к прощению долга все содержа­щиеся в главе 32 ГК правила о дарении», то это, как указывалось, уже вопрос о соотношении законности и целесообразности. И. В. Елисеев так же, например, критически высказывался против возможности прощать долги между коммерческими организациями, но только эта сопутствующая нормам главы 32 ГК проблема не рассматривается им в качестве основания, по которому прощение долга следовало бы отнести к односторонним способам прекращения обязательства.[29]

Вместе с тем нельзя с уверенностью сказать, что с точки зрения целесообразности de lege ferenda следовало бы законодательно закрепить односторонний характер прощения долга. Ведь не случайно Г. Ф. Шершеневич или Д. И. Мейер (последний рассматривал дарение вообще в способах приобретения гражданских прав) требовали для действи­тельности прощения долга согласия одаряемого, дарением рассматри­ваемый институт, как уже упоминалось, считал и М. И. Бару.

Ведь если признать прощение долга односторонней сделкой, то можно столкнуться с проблемой иного рода, когда должник не будет знать, что его обязательство прекратилось. Это уже может повлечь за собой негативные последствия для всего гражданского оборота, должник, например, по обязательству передать вещь в собственность, не будет пускать такую вещь в имущественный оборот и т. п. Да и сам кредитор может оказаться недобросовестным и «передумать» в даль­нейшем.

De lege lata же отметим следующее.

Во-первых, при соотношении норм ст. 415 ГК и гл. 32 ГК пре­имущественную силу будут иметь нормы главы 32 ГК.

Во-вторых, в силу этого прощение долга, предусмотренное ст. 415 ГК, является договором дарения, и на него распространяются все признаки договора: как общие, изложенные в главах 27-29 ГК, так и специальные (в отношении дарения) — содержащиеся в главе 32 ГК.

В-третьих, сама по себе конструкция ст. 415 ГК (если ее взять без учета второй части ГК) позволяет отнести прощение долга к одно­сторонним сделкам (в том числе и путем лексического толкования указанной нормы): можно было бы сказать, что ст. 415 четко и безо­говорочно относит прощение долга к односторонним сделкам (повто­римся еще раз — без учета положений главы 32 ГК).

III. Влияние на прощение долга ограничительных норм о дарении

Д. И. Мейер писал: «Необходимо сказать, впрочем, что значение дарения в науке более отрицательное, нежели положительное: говоря вообще, безмездное отчуждение прав не принадлежит к обыкновен­ным явлениям действительности, но есть случаи, где оно ограни­чивается или даже совершенно устраняется законом...».[30] Похожие суждения высказал и А. Л. Маковский: «В праве общества, в основе экономики которого лежат эквивалентно-возмездные отношения, безвозмездные сделки вообще, а дарение — в особенности, всегда находятся "под подозрением". Слишком велик часто оказывается соблазн, придав сделке внешность "дарения", пытаться избежать обременительных последствий, связанных с ее фактической возмездностью (уплаты налогов, пошлин и др.), либо даже скрыть таким образом сделку незаконную, иногда даже преступление».[31]

Вообще, если бы Закон Российской Федерации «О налоге с иму­щества, переходящего в порядке наследования или дарения» пред­писывал уплачивать одноименный налог исходя из рыночной стои­мости квартиры, то это отбило бы всякую охоту у граждан оформлять куплю-продажу квартиры под видом дарения.[32]

Действительно, при знакомстве с зарубежным гражданским законодательством (в том числе с, такими актами, как гражданские уложения Итальянского королевства, Королевства Саксонии или кантона Цюрих представляющими на сегодняшний день уже истори­ческую ценность) либо российским (в том числе проектом Граждан­ского уложения) очевидно негативное отношение законодателя к дарению. Это и ограничение, и прямое запрещение дарения (по объектному или по субъектному составу).[33] Если обратиться к действу­ющему отечественному законодательству, то и в ГК можно обнаружить немало норм, когда запрещение дарения вызвано именно его особым, безвозмездным характером (подп. 1, 2 ст. 575 ГК).

Все эти случаи мы рассматривать не будем: в одних эти правила в гражданском праве определяются этическими нормами, в других -стремлением не допустить злоупотребления родительской или опекун­ской властью — остановимся лишь на том, как ограничение дарения сказалось на отношении между коммерческими организациями. Подпунктом 4 ст. 575 ГК установлено, что «не допускается дарение... в отношениях между коммерческими организациями».

Эту проблему действительно можно назвать животрепещущей. Ограничение дарения между коммерческими организациями затраги­вает не только прощение долга, но именно в последнем особенно проявилось то, что называют «бессознательностью законодательного творчества», поэтому мы и остановимся только на такой форме договора дарения.

Представляются два объяснения причины такого ограничения в нынешнем законодательстве: либо здесь законодатель создал пре­грады к «разбазариванию» имущества, т. е. перенес в гражданское право нормы из налогового законодательства, либо законодатель, возможно, просто «забыл», что формулировкой п. 1 ст. 572 ГК он сводит на нет ст. 415 ГК, и на прощение долга распространяются все ограничения, предусмотренные гл. 32 ГК, в том числе и упомянутая ст. 575 ГК.

Сделаем небольшое отступление в налоговое законодательство (можно даже сказать, отступление в историю: приведенные далее нормы появились еще до принятия Гражданского кодекса). Так, п. 2.7 Инструкции № 37 Госналогслужбы России было установлено, что к внереализационным расходам не относятся «средства, переданные между основными и дочерними предприятиями при условии , что доля основного предприятия составляет более 50 процентов в уставном капитале дочерних предприятий».

Похожая норма имеется и в п. 10 Инструкции № 39 (согласно подп. «д» которого не облагаются налогом на добавленную стоимость «денежные средства, перечисляемые... дочерними и зависимыми обществами... из прибыли, оставшейся в их распоряжении после окончательных расчетов с бюджетом по налогам, при условии, что они расходуются по утвержденной смете для осуществления централи­зованных функций по управлению всеми... дочерними и зависимыми обществами...»).

Эти нормы можно толковать в пользу того, что, по крайней мере, в отношениях между основным и дочерними коммерческими органи­зациями («холдинговыми компаниями» и т. д.) законодательством дарение допускалось. Следовательно, запрещение дарения между коммерческими организациями не оправдано не только в отношении прощения долга, но и в отношении «классического» дарения — дарения вещей или денег.

Что же касается запрета прощения долга, то это только усугубит проблему неплатежей, так как директор предприятия или организации с полным основанием может сказать должникам: «Мы бы рады Вас простить, да ныне действующее законодательство не позволяет», а своим подчиненным скажет, что задолженность безнадежная и в такой ситуации готовы, даже с учетом драконовского налогового законо­дательства и «правового воспитания» налоговых инспекторов, списать все на убытки и забыть все, «как кошмарный сон», но долг будет висеть и три, и десять лет. Другое дело, что к тому времени уже истечет срок исковой давности.

Еще с одной интересной проблемой можно столкнуться при сопоставлении рассматриваемой нормы с п. 1 ст. 37 АПК, в соответ­ствии с которым истец вправе отказаться от иска.

Вряд ли, как считает И. В. Елисеев, отказ от иска будет являться прощением долга.[34] По нашему мнению, запрет дарения в отношениях между коммерческими организациями не повлияет на право истца отказаться в суде от иска. Ведь иск — это элемент скорее процессуальных отношений, представляет собой наиболее решительную форму требования.[35]

Значит, отказ от иска будет не отказом от права в материально-правовом смысле, а будет означать лишь то, что истец откажется требовать исполнения обязательства через суд, а не то, что он вообще откажется от своего права (требования) и простит долг.

В отношении же невозможности совершать иные виды дарения отметим лишь, что, действительно, такой запрет ударит по холдингам да и просто по хозяйственным товариществам и обществам, имеющим одного учредителя или одних и тех же) учредителей, тем более, что гражданское законодательство оказалось более жестким, чем налого­вое, что в общем-то для него не характерно. Не случайно именно данная норма о дарении уже подверглась столь яростной и справед­ливой критике.[36] Представим себе такой пример: два акционерных общества имеют одного учредителя, одно из них при этом является еще и дочерним другого. Дочернее общество по итогам хозяйственной деятельности понесло убытки и не в состоянии даже выплатить заработную плату сотрудникам. Гражданин—учредитель, восполь­зовавшись послаблениями налогового законодательства, мог бы подарить определенное количество денежных средств от материнского общества дочернему с тем, чтобы избежать ухода квалифицированных рабочих кадров. Но по ГК он этого сделать уже не вправе. Таков, собственно говоря, «эффект бумеранга» ограничительных (запрети­тельных) норм нового Гражданского кодекса.

Поэтому, если сейчас и можно говорить о прощении долга, то только в отношениях между гражданами (разумеется, также и в отноше­ниях между гражданами и юридическими лицами). Вместе с тем стано­вится очевидным вопрос: могут ли быть предметом дарения неиму­щественные (личные) права (в частности, речь идет о гражданах).

Жесткая конструкция п. 1 ст. 572 ГК говорит об «имущественной обязанности»: т. е. нельзя, например, простить обязательство, воз­никшее из судебного решения по компенсации морального вреда либо по опровержению сведений, не соответствующих действительности (требование, возникшее из предъявления иска на основании ст. 152 ГК). С другой стороны, в последующих статьях о договоре дарения нет никакого прямого запрета на освобождение должника (одаряемого) от обязанностей по указанным правам.

Поэтому представляется, что и эти права могут быть предметом дарения: тем более, что хотя обязательство по компенсации мораль­ного вреда вытекает из нарушения неимущественных прав,[37] само это обязательство уже возникает на основании решения суда и является имущественным, так как четко определено в денежном эквиваленте.[38]

То же можно сказать и об «освобождении» одаряемого от обязан­ности опровергнуть сведения (например, путем опровержения этих сведений перед теми же гражданами, которым сведения были в свое время сообщены), порочащие честь и достоинство гражданина: ведь если нет прямого запрета (в том числе и в ст. 415 ГК) на «прощение» одаряемому «его гнусного поведения», то необходимо применять общие начала и смысл гражданского права. Согласно же общим началам лишение дарителя права простить одаряемому обязанности (возникшие по решению суда) по опровержению порочащих сведений выглядело бы просто абсурдным. Здесь будет простая реализация своих гражданских прав (добиться опровержения либо простить должника, довольствуясь компенсацией морального вреда) и никакого противоречия законодательству, в частности п. 3 ст. 22 ГК, не будет.

Другая проблема — о возможности прощения таких имущест­венных обязательств, которые неразрывно связаны с личностью кредитора (дарителя): алиментных и деликтных. Могут ли они быть предметом прощения долга? О. Ю. Шилохвост, например, отвечает на этот вопрос утвердительно, ссылаясь на то, что прощение долга не является дарением.[39]

Так как мы в противоположность О. Ю. Шилохвосту признали прощение долга разновидностью дарения, то казалось бы, что и на поставленный вопрос о возможности прощать деликтные, алиментные и схожие обязательства, должны ответить отрицательно. Тем не менее мы считаем, что освобождение от подобных обязанностей возможно, независимо от того, что прощение долга признано дарением. Во-первых, ст. 415 ГК этого не запрещает, а ст. 572 ГК говорит об имущественных обязанностях (к коим относятся деликтные и алимент­ные обязательства).

Во-вторых, п. 3 ст. 576 ГК о дарении имущественного права (отсылающий, в частности, к п. 1 ст. 382 и к ст. 383 ГК) на прощение долга не распространяется.[40]

В указанных статьях Общей части обязательственного права идет речь и недопустимости передачи (уступки) деликтных, алиментных и иных схожих прав, но речь идет о правах дарителя к третьим лицам, а не о правах дарителя к самому должнику.

Таким образом, относительно возможности прекращения проще­нием долга алиментных, деликтных и схожих прав мы пришли к почти тому же выводу, что и О. Ю. Шилохвост, но только на основании иных теоретических соображений: О. Ю. Шилохвост допускает возмож­ность прощения перечисленных обязательственных прав (требова­ний), так как не считает прощение долга дарением, а мы же видим возможность прекращения этих обязательств прощением долга (рас­сматривая прощение долга всего лишь разновидностью договора дарения) следствием того, что ГК прямо прощение не запрещает, а из общих правил о прекращении обязательств подобное ограничение не вытекает.

---