«Гуманизм культуры Возрождения»

Этика эпохи возрождения и раннего капитализма

Наступившая после периода средневековья эпоха Возрождения (XV-XVI вв.) характеризовалась светской и гуманистической направленностью общественной мысли, обращением к античному духовному наследию. Главный идеал эпохи Возрождения – человек, не приниженный, греховно-аскетический, как в религиозной этике, а самое прекрасное и совершенное существо в мире, наделенное разумом, способностью к творчеству и безграничному самосовершенствованию. Личность рассматривается как цель бытия, его творческая сущность. Гуманистический антропоцентризм становится идейной основой всех видов духовной деятельности, в том числе этической концепции нового типа. Творчество Леонардо да Винчи, Сервантеса, Шекспира, Рабле, деятелей реформаторского движения (Лютера, Кальвина, Мюнцера), ученых, философов и других представителей этой эпохи подрывало привязанность общества к религиозной идеологии, закладывало основы перехода к духовной культуре нового времени с ее рационализмом и эмпиризмом во взглядах на человека. В это время появляется утопический социализм, включавший в себя нравственные проблемы совершенного и справедливого общества.

В антропоцентристской этике эпохи Возрождения человек рассматривается как часть природы. Он конечен как земное телесное существо и бесконечен в своих духовных устремлениях. Мораль становится формой самоутверждения личности, способом реализации ее внутренних сил и возможностей. Человек с этих позиций предстает «не как жалкий, ничтожный, единичный индивид, а как герой, титан, выражающий своей деятельной натурой мощь природы, как высшее существо»^[1]. Так, Лоренцо Валла (1407-1457) провозглашает радость бытия и удовольствие в качестве закона общественной жизни. В трактате «О наслаждении» он утверждает, что удовольствие дано человеку природой и Богом, а индивидуальная жизнь является высшим благом. Добродетель – это полезность и здравый расчет. Пико делла Мирандола (1463-1494) преобразует и модернизирует христианские взгляды: Бог создал человека несовершенным для того, чтобы он смог сам совершенствоваться и таким образом стать соратником Бога. Человечество – венец мироздания и центр Вселенной. Моральное содержание человека проявляется в свободе выбора, данной Богом. Только истина, а не деньги и слава могут сделать его счастливым^[2].

Идеал героического нравственного духа достаточно полно выразил в своей этической концепции Джордано Бруно (1548-1600). Его этика вырастает из материалистического пантеизма, центральным пунктом которого является преодоление теологического понимания Бога и рассмотрение Его как единства самой природы. Это явилось отходом и от античной, и от средневековой этической традиции и означало, что ценности и добродетели не потусторонние сущности, а свойства человеческой природы и практики. Человеческая деятельность сама является целеполагающей (вне потустороннего, духовного начала) и базируется на причинности социальной реальности, среды, в которой живет человек. Синтез (единство) человека и общества Дж. Бруно мыслит как творческую деятельность индивида на благо общества, когда индивид посвящает себя великим целям и общественным идеалам. Морально развитый человек – это энтузиаст, вечно стремящийся к обновлению и движению вперед. Человек – творец самого себя и всего, что его окружает. В этом состоит его путь от звериного к божественному.

Золотая эпоха, с точки зрения Дж. Бруно, – это миф. Богатство само по себе нейтрально в ценностном отношении, и только в силу хорошего или дурного употребления оно приобретает то или иное социальное качество. Таким образом, он приближается к формулировке идеи об особенностях морального субъекта, его автономности, самодостаточности, творческой энергии и ответственности за себя и свое окружение. Моральный субъект «вбирает» в себя все богатство общечеловеческих ценностей. Он осмысливает моральные проблемы как возможность осуществления человеческих способностей. Свое завершение моральный субъект получает в понятии героической любви. Любовь истинно морального человека отражает единство телесных, эмоциональных и интеллектуальных способностей, она лишена обыденности и повседневности. Любящий человек стремится вырваться за рамки погони за богатством и прибылью, он выше эгоистического интереса. Он – творец и герой, ставший выше мира суеты и убогости, где «любовь принижена и движется, как бы пресмыкаясь, по земле, охваченная низкими силами». Его любовь «отдается более высоким деяниям»^[3]. Таким образом, акцент на внутреннем мире субъекта приводит Дж. Бруно к обоснованию личности, которая свою цель усматривает в служении обществу, что доказывает и его личный моральный подвиг. Сама жизнь такой личности является достоинством этического аргумента.

Эмпирическая этика эпохи Возрождения идейно подготовила становление этики нового времени. Она была подготовлена прежде всего моралистическими взглядами М. Монтеня (1533-1592). В его главном сочинении «Опыты» и в других трудах собран и обобщен моральный опыт различных эпох и народов, который Монтень психологически точно и с необыкновенной наблюдательностью и юмором связывает с моралью своего времени. Цель его моральных размышлений – сорвать маску с людей – как с себя, так и с других. В «Опытах» он пишет: «Надо судить о человеке по качествам его, а не по нарядам, и, как остроумно говорит один древний автор, „знаете ли, почему он кажется вам таким высоким? Вас обманывает высота его каблуков". Цоколь – еще не статуя, измеряйте человека без ходулей»^[4].

Этику Монтеня можно определить как саморефлексию моральной личности, пронизанную духом скептицизма. Это та личина, под которой Монтень прячет протест против пороков нарождающегося буржуазного строя. Он говорит о том, что не может быть ничего противоестественнее, чем зрелище, когда «целый народ должен подчиняться законам, которые были всегда для него загадкою. И что может быть более варварским, чем включать разум в орбиту купли-продажи и торговать законами, предоставлять судебное ведомство тому, кто больше платит, отменять приговоры за наличные деньги и, наоборот, невинно осуждать тех, кто не может свою честность подкрепить тугой мошной?»^[5] Поразительно то, что эти слова как будто специально адресованы и нашему времени, сегодняшней российской рыночной действительности. Подтекст морального эмпиризма Монтеня состоит в необходимости для человека руководствоваться личным опытом и на его основе строить моральные суждения. Жизнь, которая направляется трезвым размышлением, приятна и полезна. Человек, по Монтеню, способен к критической переработке опыта, и в этом смысл эмансипации его от феодально-теологического мировоззрения. Моральный субъект не может быть неизменной, всегда равной самому себе духовной сущностью. Моральное развитие человека есть его постоянное саморазвитие и самосовершенствование.

Свой скептицизм он обращает прежде всего к самому себе, а затем и к другим: «Молимся мы по обычаю и по привычке, или, вернее сказать, мы просто читаем или произносим слова молитв. В конце концов это всего-навсего личина благочестия. Мне противно бывает, когда люди трижды осеняют себя крестом во время благословения и столько же раз во время благодарственной молитвы, а все остальные часы упражняются в ненависти, жадности, несправедливости»^[6]. В своем произведении «О каннибалах» он подвергает сомнению нравственный прогресс цивилизованного общества. Если дикарь, пишет он, поедал тело умершего, чтобы символизировать память о нем, то современное общество поедает живых людей, что значительно хуже, чем жарить тело после того, как оно станет мертвым. Оказавшись в Европе, первобытный дикарь был бы потрясен тем, «что между нами есть люди, обладающие в изобилии всем тем, чего только можно пожелать, в то время как их „половинки", истощенные голодом и нуждой, выпрашивают милостыню у их дверей». Для дикаря было бы довольно странным то, «как эти столь нуждающиеся „половинки" могут терпеть такую несправедливость, – почему они не хватают тех других за горло и не поджигают их дома»^[7].

Этика Монтеня не являлась систематизированным этическим знанием. Его этика – это вариант стоицизма своего времени. Она отделена от теологии и платонизма, провозглашавших абсолютность нравственных норм. В ней с необычайной глубиной и крайней напряженностью дается описание внутреннего мира этической личности, которая осмысливает социальные и моральные перспективы развития общества. Моральный человек – это думающий человек, вечно терзающийся, скептически относящийся к догматам общественных установлений, видящий перспективу духовного роста. Реально практикуемая мораль слишком далека от божественных установлений. Справедливость, терпимость, геройство, по его мысли, вполне возможны как светские добродетели. Эмоциональный мир человека является аргументом против насилия над совестью, пресса государства и церкви; это порыв за справедливый суд и гуманное право. Нравственность не может быть сведена к совокупности жестких и однозначных норм. Она всегда связана с реальностью и есть следствие деятельности морального субъекта. «В зависимости от того, как я смотрю на себя, я нахожу в себе и стыдливость, и наглость; и целомудрие, и распутство; и болтливость, и молчаливость; и трудолюбие, и изнеженность; и изобретательность, и тупость; и угрюмость, и добродушие; и лживость, и правдивость; и ученость, и невежество; и щедрость, и скупость, и расточительность... Всякий, кто внимательно изучит себя, обнаружит в себе, и даже в своих суждениях, эту неустойчивость и противоречивость. Я ничего не могу сказать о себе просто, цельно и основательно. Я не могу определить себя единым словом, без сочетания противоположностей»^[8].

Сложность эмпирической концепции морали М. Монтеня состоит в том, что она не выходит за рамки идеологической перспективы буржуазного общества, не может перебросить мостик над пропастью, отделяющей конкретного субъекта от всеобщего морального субъекта, решить проблему перехода частных интересов в интересы общий и всеобщий. Выходом из этого противоречия у Монтеня является разделение морального субъекта на две области – личностную, внутреннюю и общественную, внешнюю. И этот прием является вполне допустимым в классической буржуазной этике. Программным этическим положением Монтеня выступают слова: «Сосредоточим на себе и на своем собственном благе все наши помыслы и намерения»^[9]. И это следует понимать как лозунг буржуазной эмансипации личности, которая, заглядывая вперед, на будущее смотрит с некоторой опаской, как бы боится своих выводов. Известно высказывание Монтеня: «Я разочаровался во всяческих новшествах... и имею все основания для этого, ибо видел, сколь губительные последствия они вызывают»^[10]. С потрясающей оголенностью и удивительной полнотой и подробностями он показал основное противоречие между моральной субъективностью и свободой, с одной стороны, и реальным поведением человека – с другой, в условиях становления буржуазного общества.

Монтень показал, что официальная жизнь людей в буржуазном обществе низводится до уровня условностей и церемониальных масок. Там, где ограничивается сфера официальных добродетелей, начинается свобода и простор частных интересов индивида. Этика Монтеня, таким образом, реабилитирует частные интересы как естественные устремления человека. Как острый наблюдатель нравственной жизни Монтень видит и все коварство этого раздвоения: гнусность сочетается с благочестием, так уж не лучше ли постоянная порочность? Монтень вскрывает всю противоречивость и неразрешимость этого раздвоения, которое отражает сущность буржуазной морали. Вскрывая противоречия социально-нравственного бытия в человеке своей эпохи, он не пытался их сглаживать и идеологически прикрывать. Все это закладывало основы классической буржуазной морали.