«Государственная власть: понятие и признаки»

В учебнике Криминология 1966 г. издания совокупность зарегистрированных преступлений и лиц, их совершивших, обозначается термином преступность, которой придается статус социального, исторически обусловленного явления[1].

Затем в научных публикациях криминологов стала разрабатываться идея, что в исследовании этого явления нужно применять системный подход, так как речь идет о взаимосвязи, о взаимообусловленности преступности и ее причин[2]. То есть преступность как явление должна и развиваться в зависимости от своих собственных причин.

Другие авторы «копнули глубже» и усмотрели в статистической сумме преступлений и выявленных лиц разные подструктуры (элементы) преступности и предположили, что для преступности как явления характерен комплекс взаимосвязанных элементов (или видов преступлений)[3].

По прошествии тридцати лет в учебниках преступность стала именоваться уже системно-структурным явлением[4]. Авторы обосновывают свое умозаключение следующими «системными» признаками: а) признанием преступности в качестве специфической подсистемы общества и в то же время ее самостоятельного целостного образования на основе определения «единого критерия качества»; и б) выделением подструктур преступности, находящихся между собой во взаимосвязи и взаимообусловленности, которые и задают новые качественные характеристики всей преступности, отличающих ее от отдельных подструктур или видов преступности.

В учебнике 2010 г. издания авторы представляют преступность как целостное единство всей совокупности зарегистрированных преступлений, или как интегральное образование составляющих ее компонентов, что и определяет ее как систему[5].

Разумеется, изменения теоретического понятия преступности объясняются не знаниями, полученными эмпирическим путем, а «признанием», «представлением», самостоятельным «выделением» в статистической совокупности разных по своим качественным показателям отдельных, особенных преступлений некоего базового системного признака, именуемого «интегральным единством». И что главное, авторы учебника утверждают, что преступность есть социальная система, она обладает всеми признаками системы.

Это рассуждение нельзя отнести к познанию, опирающемуся на опыт (практику), начинающемуся с чувственных восприятий окружающего человека вещей. Поэтому в процессе познания большую роль играет метод от живого созерцания к абстрактному мышлению. Вне ощущений, по учению диалектического материализма, человек ничего не может знать о действительности. Это потом данные «живого созерцания», опыта обрабатываются и обобщаются абстрактно-логическим мышлением, которое осуществляется в форме понятий, суждений, умозаключений[6]. В этой связи теоретики марксизма разъясняют, что «мышление создает только субъективные идеи, но еще остается открытым вопрос: соответствуют ли эти идеи самой действительности?»[7].

Если авторы учебника указали, что пользовались общими методологическими принципами историчности изучаемых явлений и признания значения противоречий в развитии преступности[8], следовательно, они должны были учесть это указание диалектического материализма и знать, при каких условиях марксизм считает, что субъективная идея может стать объективной истиной.

Исходя из этих материалистических положений, мы попытаемся дать ответ на вопрос: соответствует ли действительности утверждение этих криминологов, что преступность есть системно-структурное явление.

Видимо, логически будет верным, если мы свое исследование начнем с анализа термина явление, а затем перейдем к усложненной конструкции преступности как системно-структурного явления. Мы не удовлетворены смысловым анализом термина «явление», произведенным И.И. Карпецом[9], поэтому проведем свой. Итак, словарь русского языка объясняет смысл слова «явление» с двух сторон: во-первых, как событие, случай; во-вторых, как то, в чем обнаруживается сущность[10]. Во втором случае в основе интерпретации явления лежит категория «сущность». Кстати, марксистская объективная диалектика сущность и явление рассматривает неразделимо друг от друга как две философские категории, отражающие стороны, необходимо присущие каждому объекту действительности[11].

Преступность как явление не тождественно случаю или событию, потому что криминологи ее сравнивают с другой категорией марксистской философии «всеобщее», имея в виду, что она все же определенная совокупность единичных событий (т.е. явлений – преступлений). Следовательно, нужно искать источник интерпретации преступности как явления в названной паре философских категорий диалектического материализма «сущность» и «явление».

Марксистская философия «видит» изменчивость сущности, а вернее сказать априори признает ее как факт. Она объясняет изменчивость сущности через противоречие, которое проявляют друг к другу сущность и явление: «…если бы форма проявления и сущность вещей непосредственно совпадали, то всякая наука была бы излишня»[12]. Следовательно, явление есть форма проявления сущности предмета. Именно предмет, по марксизму, проявляет себя через совокупность многообразных, внешних, непосредственно открытых чувствам своих свойств. Явление, значит, есть способ проявления, обнаружения сущности предмета. «Сущность является. Явление существенно», – говорил Ленин[13]. И самое главное в соотношении этих категорий, что их единство проявляется так же в том, что они переходят друг в друга. То, что в одно время является сущностью, может в другое время (или в другом отношении) стать явлением, и наоборот. Путем непосредственного созерцания человек познает лежащие на поверхности явления, или всю совокупность многообразных свойств предмета, а дальнейшее познание сущности достигается с помощью абстрактно-логического мышления, через описание к объяснению – вот путь познания, проповедуемый диалектическим материализмом.

А теперь сделаем соответствующий вывод: преступность не может представляться читателю явлением, ибо эта философская категория отражает совокупность многообразных внешних свойств, принадлежащих отдельному, самостоятельному предмету, который непосредственно воспринимается чувствами. А преступность – совокупность отдельных преступлений, каждый из которых обладает своими внешними свойствами. Естественно, многомиллионное искусственно-статистическое образование не может быть открыто чувствам человека всеми своими свойствами.

Кроме того, преступность – не явление и потому, что сущность и явление как две философские категории, отражающие стороны, необходимо присущие каждому объекту действительности, переходят друг в друга. То есть сущность преступности, или совокупность наиболее глубоких, согласно марксизму, устойчивых свойств, определяющих характер ее развития, в одно время может перейти в явление, или в совокупность внешних, многообразных свойств, непосредственно открытых чувствам. Этот механизм перехода и его значение должны были объяснить криминологи, утверждающие, что преступность – явление.

Если криминологи преступность представляют отдельным явлением, самостоятельным предметом познания, тогда нельзя забывать, что сущность и явление, как необходимые стороны преступности, находятся в противоречии друг к другу, и через борьбу противоположностей должно происходить дальнейшее ее развитие. Но почему криминологи не раскрыли механизм дальнейшего развития преступности как самостоятельного явления? Вот такие возникают вопросы, требующих обстоятельных ответов от криминологов-диалектиков.

И.И. Карпец в указанном источнике пытался обосновать, что преступность – явление через анализ другого термина «предмет». С точки зрения русского языка, понятия «предмет» и «явление» более или менее близки, отмечает И.И. Карпец. Близость, мы бы отметили, заключается лишь в одном: предмет есть всякое материальное явление[14], но явление, следовательно, кроме предмета, есть также и мысль криминолога (т.е. идеальное). Однако тут возникает вопрос: может ли мысль познать преступность как отдельный предмет «со всех сторон»? Мы полагаем, что положительный ответ может дать только мистик, потому что можно осмыслить путем созерцания только преступление, только личность отдельного преступника как предмет познания. То есть предмет познания можно расширять до определенного предела, зависящего от способности исследователя. Кузьма Прутков по этому поводу говорил: «нельзя объять необъятное», это изречение как раз относится к предмету криминологии – преступности. Поэтому, когда мы говорим, что предметом криминологической науки является преступность, это еще не значит, что понимать это нужно буквально. Мы ее познаем через анализ отдельных преступлений и некоторой совокупности лиц, их совершивших, непосредственно через свое созерцание, т.е. через чувства.

Мы согласны с И.И. Карпецом, который говорит в своем источнике о «навязывании» некоторыми авторами своего понимания какого-нибудь термина или понятия. В данном случае именно так и происходит, причем понятие преступности как явления не согласуется ни с русским языком, ни с разъяснением сущности и явления диалектическим материализмом, являющимся методом познания названных криминологов.

Следующий вопрос, который требует нашего внимания, имеет ли преступность социальный характер? Ведь криминологи всегда преступность определяют как «социальное» явление. Но если мы пришли к выводу, что преступность – не явление, тогда правильнее говорить о совокупности явлений, имеющих социальный характер. Но так ли это, что каждое преступление является социальным явлением?

И.И. Карпец перечислил ряд негативных моментов, происходящих в общественной жизни людей, которые коррелируют с ростом преступлений. Среди них выделим основные: 1) противоречия общественного бытия: зависимость преступности от экономических отношений, особенно в части распределительных; 2) проявление противоречий между людьми (как между классами, так и между отдельными социальными группами и конкретными людьми); 3) политическая нестабильность и социальная дезорганизация, следствием которых являются безработица, нищета, голод, социальное неравенство и бесправие[15].

Названные коррелянты действительно являются катализаторами, ускоряющими рост преступности и не более. Их очевидность и наглядность, непосредственность чувственного восприятия и переживания и порождает великий соблазн интерпретировать их как причины преступности. Особенно этот ход мысли важен для подтверждения и обоснования криминологами иерархической модели соотношения преступлений и преступности: отдельное преступление – причины духовно-нравственного порядка; отдельные виды преступности (например, городская и сельская) – причины социального порядка регионального значения; и вся преступность как некое социальное явление – социальные причины, о которых мы говорили выше. В этой цепочке только на единичном уровне, когда мы говорим о конкретном преступлении, мы видим саму личность человека, совершившего преступление. Вскрывая душевную оболочку, мы обнаруживаем сонмище низменных страстей и порочных желаний, которым-то и подчинено его поведение. Мы, криминологи, в этот момент не задумываемся, что по предприятиям шагает безработица, голод выгоняет на улицы беспризорных ребятишек. Потому что знаем, что в этой ситуации находится все население, но лишь с той разницей: кого-то она бьет наповал, а кого-то щадит. Но так было до нас и будет после нас. Поэтому нужно никогда не забывать, что все социальные катаклизмы – это следствие духовно-нравственных издержек самих людей, находящихся во власти. Всё, что характеризует общество, зависит от самих людей, ибо общество в первую очередь это люди, и в этой связи нужно подчеркнуть, что в нем правит субъективность, а не объективность.

Социальность преступности, по мнению И.И. Карпеца, проявляется в том, что она состоит из массы индивидуальных актов поведения людей, нарушающих социальные нормы-запреты, закрепленные в праве. Автор не обратил внимание на сказанное самим, что преступность состоит из массы индивидуальных (а почему не социальных?) актов поведения. Индивидуальный акт поведения уже свидетельствует о том, что это личный, свойственный данному индивидууму, отличающийся характерными признаками от похожих актов поведения других людей. То есть здесь нет социальности, относящейся к жизни людей в обществе и их отношениям к социальной среде, приводящей непосредственно к совершению преступления. Поэтому И.И. Карпец ориентирует читателя (умышленно или нет – не знаем) на внешнее, на правовые нормы, которые нарушил индивид. Будто бы правовая норма (пусть она на самом деле социальная) спровоцировала лицо совершить преступление, отчего это деяние сразу же стало социальным. Но так можно договориться, мягко говоря, до крайности, если утверждать, что безнравственность и бездуховность человека есть следствие социальной действительности и тех же социально-правовых норм. Тогда криминологам нужно обосновать объективность порочного общества, от которого несправедливо страдают люди, его составляющие.

Автор, поддерживая социальную идею происхождения преступности, даже причины нарушения норм-запретов видит в конфликтах, возникающих между гражданами и обществом вообще, а также между отдельными людьми в частности. Конфликт, если согласиться с мнением И.И. Карпеца, все равно есть следствие внутренних, личностных причин, которые всегда проявляют себя во внешних поведенческих поступках, а иначе мы не можем судить о человеке. Мы же даем нравственную оценку человеку всегда определенно, по его форме поведения. Если человек в общении проявляет несогласия, игнорирует компромисс, то мы характеризуем его определением – конфликтный. То есть конфликтность – это черта характера, следствие глубинных душевных пороков. Поэтому мы считаем, что искать, выявлять причины негативных поступков нужно не на социальной поверхности, не в социальных отношениях, а в самой личности, которая согласно своим нравственным качествам строит связи и отношения с окружающими людьми, а не с обществом в целом. Отношения всегда индивидуальны, и само общество проявляет себя, можно сказать, обнаруживает себя через отдельных, конкретных людей, его представляющих. Общественные отношения – это абстракция, которая чудовищным образом вычеркнула из реальности саму личность, нас самих.

Преступность социальна, продолжает нас уверять И.И. Карпец, потому что она есть вид поведения человека в обществе. Если преступность все же есть совокупность разнообразных противоправных действий (и бездействий), значит, параллельно утверждать, что она – социальное явление, не корректно. Потому что действие всегда причина какого-то следствия, а явление – вообще все то, что чувственно воспринимаемо. Таким образом, преступность сама является причиной определенных следствий, причём сколько преступлений – столько и следствий. Явление же в каком-то отношении есть бросающийся в глаза какой-либо предмет. Преступность, если она социальное явление, должна также бросаться в глаза криминологу как отдельный предмет. Если криминолог ее не созерцает как предмет, то она – не социальное явление, а совокупность самостоятельных явлений.

Кроме того, поведение человека, по большому счету, не зависит от общества, от общественных отношений, если было бы наоборот, то все мы вели себя одинаковым образом, единообразно. В этой связи еще раз повторим свою точку зрения, что поведение человека всегда свободно, индивидуально (даже в маршевом строю движения каждого солдата специфичны и неповторимы, хотя для нашего глаза они не очевидны), поэтому каждое преступление противоречит социальности. Индивидуальность и социальность – антиподы. Это все равно, если мы станем отождествлять две философские категории «особенное» (или «единичное») и «всеобщее», конкретное и абстрактное.

Итак, мы пришли к логическому выводу, что преступные действия личности человека не носят социального характера, ибо они конкретны и направлены на достижение личностных целей, а не общественных. В противном случае и геройские поступки людей следует назвать социальными и поощрять за них само общество. Да и за преступления, если они социальные явления, тоже должно нести ответственность общество. Однако мы должны всё поставить на свои места: преступление есть индивидуальный, а не общественный акт, нарушающий индивидом запрет уголовного права, а не социального. Совокупность индивидуальных противоправных актов и лиц, их совершивших, не делает статистическое образование самостоятельным социальным явлением, ибо подобное рождает подобное. Всё остальное – от лукавого. Нужно долго и настойчиво себя убеждать, чтобы индивидуально-разрозненные (не согласованные между собой) преступные действия разных и по полу, и по возрасту, и по характеру людей однажды представить как некое самостоятельное явление, развивающееся по своим объективным причинам. Но мыслительное воображение – это то же фантазерство, ничего общего не имеющее с реальностью. Об этом мы и продолжим наш разговор: соответствует ли воображаемое реальности.

Криминологи под обоснование преступности как самостоятельного социального явления подвели философское учение марксизма о противоречии, которое они видят в общественных отношениях. Преступность как бы вырастает из общественных отношений, а родившись, стремится к самостоятельности. «Относительная самостоятельность преступности зависит … от остроты противоречий в обществе на каждом конкретном этапе его развития»[16]. Категория «противоречие», однажды возникнув в статусе определяющего тотальное развитие и материального и духовного, стала напоминать известную «священную корову», которой дозволено всё. Так и противоречие, присутствием которого объясняют эволюционное развитие природы, общества и мышления, но в то же время на него стали сваливать буквально все беды, которые сопровождают общество, в том числе и преступность. Его уникальность, обнаруженная классиками марксизма в универсальном законе единства и борьбы противоположностей, криминологи распространили и на преступность. К методологическим принципам относится «признание значения противоречий в развитии преступности»[17]. Однако нужно повнимательнее посмотреть, что имел в виду марксизм, когда вводил этот закон как принцип развития.

Философский словарь разъясняет, что диалектика есть признание противоречия в вещах и явлениях объективного мира[18]. «…Диалектика, – указывал Ленин, – есть изучение противоречия в самой сущности предметов…»[19]. «Развитие есть борьба противоположностей»[20], при этом Ленин выделял вторую концепцию развития, которая предусматривает раздвоение единого на взаимоисключающие противоположности и взаимоотношения между ними.

Единое классики марксизма отождествляли, как, впрочем, и русский язык, с отдельным, единственным предметом. А преступность состоит из множества преступлений и лиц, их совершивших. Каждое действие есть событие, каждая личность есть объект криминологического познания. Если преступность выступает как самостоятельный объект познания не эмпирического, а умозрительного, следовательно, миллионы преступлений и преступников остаются не включенными в это самостоятельное явление, детерминирующее самого себя. Отсюда и происходят подобные вольности в интерпретации категории «противоречие».

Допустим, что диалектически развивается преступность как предмет, как явление (хотя наше допущение противоречит смыслу марксистско-ленинской диалектики, распространяющей свои законы на общество в качестве источника эволюции). В этой связи необходимо было криминологам выявить и изучать противоречия в самой сущности преступности как единого явления. Криминологи утверждают, что «сущность преступности одна – социально-правовая»[21]. Следовательно, в ее социально-правовом аспекте необходимо выявить противоречия. Попробуем опять же умозрительно, т.е. мыслительным рассуждением (воображением) обнаружить противоречия, ибо эмпирическим путем это сделать невозможно. Преступность, по мнению криминологов, – категория общественная, возникающая в процессе борьбы противоположностей. Это означает, что противоположности находятся в самом обществе, в результате борьбы которых продуцируется преступность. Теперь нам остается опять же умозрительно установить эти противоположности. Общество есть люди, его составляющие, значит, они представляют противоположности: большая часть (или меньшая – не знаем) радеет за процветание общества, другая – за своё, личное процветание. Эта борьба и порождает негативное явление, называемое криминологами преступностью. Получается, что в этой борьбе противоположностей всегда побеждают личностные, а не общественные ценности.

Наверное, многие читатели согласятся с нами, что представленный механизм возникновения преступности слишком примитивен, он жестко связывает преступность с социальным, с обществом, которое возникло на определенном этапе исторического развития человечества, а преступления совершались всегда, с самым первым появлением людей на Земле. Значит, сущность преступности иная, а не социальная, потому что сам человек противоречив, противоречия в нем самом, поэтому так противоречив социальный мир.

Итак, категория «противоречие» так или иначе проявляется в мышлении, которое, воздействуя на поведение, продуцирует разные его формы, в том числе и преступные. Социальность сама есть продукт этих противоречивых действий. Следовательно, нет никаких объективных противоречий ни в природе, ни в обществе, иначе борьба ради борьбы не могла бы вообще произвести человека. Только в гармоничном сочетании природных явлений мог жить человек. А почему противоречив сам человек – это уже другой разговор. Кстати, по этому вопросу одним из авторов этой статьи опубликован ряд работ.

Теперь перейдем к анализу утверждения криминологов, что преступность есть «системно-структурное явление», или «преступность – социальная система». Применительно к общей системе «общество» преступность рассматривается его подсистемой. Это, как утверждает автор, всеми криминологами признается как бы бесспорным фактом. Однако следует заметить, что есть отдельные криминологи, которые не согласны с таким выводом, особенно с характеристикой общества как единого, общего детерминанта преступности[22]. Чтобы обосновать системно-структурный характер преступности, по мнению А.И. Долговой, необходимо выявить объективные связи между отдельными подструктурами (к отдельным подструктурам относятся как женская преступность, так и преступность несовершеннолетних, профессиональная преступность и сельская преступность и т.д., существуют ли между ними объективные связи?). «При определенных условиях, – заявляет А.И. Долгова, – один вид преступности порождает другой (другие)…»[23]. Этот тезис своим основанием перекликается с дарвинизмом, который пытался доказать, что биологический вид, изменяясь, переходит в другой (например, обезьяна – в человека). Но эта гипотеза так и осталась смелой гипотезой и не более. Как видим, криминолог пошёл дальше, в этой науке не человек детерминирует преступление, а вид преступности порождает другой вид. Как происходит на практике такой фантастический процесс, автором не объясняется. Изложенная точка зрения есть продукт воображения, мыслительной деятельности криминолога, а соответствует ли эта идея действительности, как того требует марксизм, автора, по-видимому, не интересует.

Преступность, если она – социальная система, должна обладать всеми признаками социальной системы. Социальная система, как объясняет словарь по социологии, есть определенное целостное образование, основными элементами которого являются люди, их нормы и связи[24]. Исходя из этого пояснения, преступность есть  совокупность лиц, совершивших преступления, она – статистическое образование людей и их деяний, но это уже не явление, и в то же время и не система, ибо социальная система – это организация, для которой характерны такие системообразующие качества, как цель, иерархия и управление. Если преступность – системно-структурное явление, тогда это явление также должно обладать этими качествами. Нам, например, сложно даже умозрительно представить конкретное явление, которое саморазвивается и самодетерминируется, как самоуправляемая система, особенно если это относится к преступности, которая в статистике-то являет себя частично. Социальная система же, как ни говори, составлена из частей (каждый человек – это часть), определенным образом связанных между собой и образующих некую целостность.

Понятие целостности в социологии благодаря О. Шпанну превратилось в ведущее понятие универсального учения об обществе. Согласно этому учению, целостности составляют не только форму явлений (каждый человек – явление, форма которого – его целостность), но являются движущими силами, носителями казуальности, которую нельзя определить, а можно только обнаружить[25]. Этот вывод важен для криминологии, который можно переформулировать в следующий тезис: только личности, как самостоятельные целостности, образующие более общую целостность – общество, есть причинность всего являющегося в социальной действительности, в том числе и своих преступных действий, именуемых криминологами преступностью.

Целостность преступности, а на самом деле статистическую совокупность формирует ГИАЦ МВД РФ, суммируя зарегистрированные преступления и выявленных лиц – преступников и затем систематизируя их по определенным криминологическим, уголовно-правовым и социально-демографическим признакам. Нужно обладать недюжинным воображением, чтобы представлять арифметическое число системно-структурным явлением, наделив его несуществующими признаками самодетерминации. При таком употреблении понятие «система» становится тривиальным и не играет сколько-нибудь серьезной роли.

Соблазн видеть преступность в качестве некоей системы появился у криминологов после того, как они придали ей характер явления, при этом не вникнув в смысл этого термина. Это преступность являет (проявляет) себя отдельными преступлениями и лицами, их совершившими, как, допустим, высокая температура есть явление болезни. То есть преступность извещает о себе посредством преступных событий. Следовательно, преступления и есть явления, сигнализирующие о психических и умственных отклонениях людей, их совершивших.

Социальная система, какой, по мнению криминологов, представляется преступность, должна обладать системообразующими качествами, к которым относятся: цель, иерархия и управление. Естественно, цель, или то, к чему нужно стремиться, может ставить и осуществлять только человек или же социальная группа людей, но не статистическая совокупность преступлений. Даже постановка такого вопроса является абсурдной. Если преступность кому-то представляется объективной реальностью, которая детерминируется как самоуправляемая система, которая имеет своей целью дальнейшее саморазвитие, тогда этим авторам нужно напомнить, что при любых условиях целесообразное событие (т.е. преступление) является событием конечным. А объективная целесообразность, которая якобы присуща преступности как саморазвивающейся системе, является contradictio in adjectio (противоречием в определении, например, деревянное железо); и что даже неживой предмет, для того чтобы быть целесообразным, нуждается в некоторой инстанции, дающей ему цель, которой этот предмет должен служить. Как видим, без главного детерминанта – человека тут не обойтись.

Также и социальная иерархия, присущая всем социальным системам, есть форма построения сложных социальных систем на основе подчинения, когда «нижние» уровни контролируются «верхними». Подобную иерархию можно наблюдать в преступных сообществах, но не в статистической совокупности зарегистрированных преступлений.

И наконец, третье системообразующее качество – социальное управление, функция которого заключается в обеспечении реализации потребностей прогрессивного развития общества и его подсистем. Криминологи считают преступность подсистемой общества, значит, эта подсистема не естественный элемент, потому что мешает его поступательному развитию. Но если общество, как утверждает А.И. Долгова, есть общий детерминант преступности, следовательно, вся эта общая система не эволюционирует, а наоборот, только деградирует и регрессирует, двигаясь к своей кончине.

Из проведенного нами анализа следует, что преступность, которую криминологи ошибочно называют «системно-структурным явлением» или «социальной системой» противоречит этимологии слова «явление», которое на психофизическом уровне означает, что оно есть не что иное, как само познание, рассматриваемое известным образом в плане объекта. Я познаю преступность и преступность является мне суммой определенных преступлений и количеством выявленных лиц, их совершивших. То есть преступность являет себя чисто статистической совокупностью, но не реальными событиями, которые уже произошли в отчетном периоде на определенной территории.

Кроме того, преступность, представляющую собой статистический массив зарегистрированных преступлений и выявленных преступников, криминологи возвели в ранг реальной социальной системы со всеми признаками, ей присущими. Однако наш анализ опроверг наличие системообразующих качеств в статистической совокупности. Систематизация преступлений, как и любых предметов объективной реальности, в том числе и цветных карандашей в коробке, не равнозначна понятию «социальная система». Поэтому мы не можем поддерживать устоявшиеся в криминологии определения преступности как «социальное явление», как «социально-структурное явление», как «социальная система». Преступность состоит из слагаемых преступлений и лиц, их совершивших, – вот наш вывод.

Заканчивая рассмотрение поставленного вопроса, необходимо попутно затронуть еще один аспект преступности. Упомянутый нами И.И. Карпец в своей работе вопрошает: всегда ли преступность негативное явление? И как бы исподволь заявляет, что не так уж однозначен на него ответ, как кажется. По прошествии четырнадцати лет Ю.М. Антонян на этот вопрос дал конкретный ответ. По его мнению, преступление не равнозначно злу, и «не всякое деяние, расцениваемое законом как преступление, есть зло…»[26].

Начнем свой анализ со слова «негативный», которое в русском языке тождественно слову «отрицательный». Противоположным по смыслу этому слову является термин «положительный». Природа тоже имеет два противоположных электрических заряда: плюс и минус. И человек в своих действиях проявляет два противоположных качества: добрые и дурные, вредные, т.е. добро и зло. Между добром и злом нет «ничейной» зоны: всякое уменьшение добра сразу же приводит к увеличению зла. И что главное: и добро, и зло делаются человеком только в свободном волеизъявлении, определяющим характер его поведения, а не по причине воздействия внешних негативных обстоятельств. Например, если внешние негативные обстоятельства исключили возможность человеку в своем свободном волеизъявлении поступить иначе, он освобождается от уголовной ответственности. Порой внешние негативные обстоятельства могут способствовать человеку делать даже добро.

Теперь поставим вопрос: есть ли в УК РФ какое-либо преступление доброе? Ведь личность не является ни доброй, ни злой, ее этическая сущность состоит скорее в том, чтобы быть одинаково способной на добро и зло. В этом и проявляется его свободная воля. Духовно-нравственным поступком являются действия того, кто предпочитает добро злу в любой конкретной ситуации.

Общие рассуждения, которые ведет И.И. Карпец в своей работе, касаются отдельных социальных слоев населения и даже самого государства, которое может рассматривать борьбу с преступностью (например, с коррупцией) как угрозу самой власти. Тем самым зло практически признается злом формальным, кажущимся. Здесь автор, ошибочно расставляя акценты не на том предмете, путает выгоду, пользу с добродетелью. Если коррупция приносит материальную выгоду чиновнику, все равно она не перестает быть злом. Также и теневая экономика, если ею занимаются, нарушая установленные правовые нормы, следовательно, эта деятельность наносит ущерб государству, хотя предприниматель получает солидную выгоду, да и население обеспечивается дополнительным товаром.

Далее И.И. Карпец говорит о расхождении в оценке преступного поведения между отдельными гражданами и государством. Психология людей бывает полярна, отмечает он, когда часть граждан встает на сторону преступника, оправдывая его преступные действия в отношении «начальства» или «нечистоплотного потерпевшего» от кражи. «В этом случае преступление психологически не получает отрицательной оценки, не считается негативным. Человек даже злорадствует, зная, что другому человеку нанесет ущерб»[27]. И в этой связи И.И. Карпец заключает: «Думаю, что такая ситуация вечна, никогда единства в оценке человеческих поступков достичь нельзя»[28].

Вывод, пожалуй, верный, но только он свидетельствует о другом. Конечно же, не о том, что зло трансформируется в добро, а о деградации духовно-нравственных качеств человека, о непризнании им универсальных духовных ценностей, изложенных в Евангелии, соблюдая которые человечество только и может выжить как биологический вид на Земле. И если добрые дела могут вызвать не однозначную оценку и признание в так называемом общественном мнении, это еще раз подтверждает наш вывод, что люди перманентно нравственно деградируют, и их духовные пороки превалируют и ориентируют людей на соответствующее поведение. Такое общество действительно может в конце концов стать «единым, общим детерминантом преступности».

Итак, поставленная в заголовке статьи дилемма не так уж затруднительна, если всерьез подойти к осмыслению этого тезиса, а не соглашаться с «навязывающим» пониманием преступности.

Библиографический список:

1.      Аванесов Г.А. Криминология и социальная профилактика. – М.: Академия МВД СССР, 1980.

2.      Антонян Ю.М. Почему люди совершают преступления. Причины преступности. – М.: ИД «Камерон», 2006. С. 6.

3.      Вицин С.Е. Системный подход и преступность. – М., 1980.

4.      Волошина Л.А. О системном подходе к изучению сущности преступности // Вопросы борьбы с преступностью. – М., 1972. Вып. 15. С. 15; Кудрявцев В.Н. Причины правонарушений. – М., 1976. С. 55.

5.      Карпец И.И. Преступность: иллюзии и реальность. – М.: «Российское право», 1992. С. 17-19.

6.      Краткий словарь по социологии. – М.: Политиздат, 1989. С. 304.

7.      Криминология. Учебник для юрид. вузов / Под общ. ред. А.И. Долговой. – М.: ИНФРА-М-НОРМА, 1997. С. 75.

8.      Криминология: учебник для студентов вузов / Под ред. Г.А. Аванесова. – 5-е изд., перераб. и доп. – М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2010. С. 207.

9.      Ожегов С.И. Словарь русского языка / Под ред. Н.Ю. Шведовой. – 14-е изд., стереотип. – М.: Русс. яз., 1983. С. 812.

10.  Философский словарь / Под ред. М.М. Розенталя и П.Ф. Юдина. – М.: Политиздат, 1963. С. 351.

11.  Философский энциклопедический словарь. – М.: ИНФРА-М, 2003. С. 506.