«Развитие управленческой мысли в 20-е – 30-е годы»

На рубеже 1920-21 гг. в Советской России обозначился экономический, социальный и политический кризис. Причины этого кризиса в тяжелой социально-экономической и политической ситуации в стране. Почему возникла эта ситуация? Можно назвать две главные причины, взаимосвязанные между собой и имеющие один социально-политический корень. Во-первых, последствия Первой мировой войны, Гражданской войны и иностранной интервенции на территории России (с августа 1914 г. – до начала 1921 года). Во-вторых, последствия политики «военного коммунизма», которые выражались в узурпации политической власти большевиками и экономическом гнете советской власти по отношению к народным массам. В результате большевистской продразверстки и засухи в 1921 г. на огромной территории России (на Украине, части Северного Кавказа, в Приуралье, Поволжье) с населением в несколько десятков миллионов человек разразился страшный голод. От голода погибло свыше 5 млн. человек [8, с. 120-122].

Подобная ситуация в стране привела к все большему возрастанию недовольства политикой коммунистической власти. Конечно, разные слои населения по-разному выражали это недовольство. Рабочие уезжали из города в деревню, стремясь найти там пропитание или же, что происходило все чаще, организовывали забастовки (одна из наиболее крупных в Петрограде в 1921 г., где власть была вынуждена ввести даже осадное положение). Крестьяне, недовольные в первую очередь продразверсткой, отказывались сдавать зерно, не являлись на призывные участки, поднимали мощные восстания. Наиболее крупные восстания были в Тамбовской губернии под руководством Александра Антонова («антоновщина») и в Западной Сибири 1920-1921 гг., носившие наиболее упорный характер и жестоко подавленные советской властью. Но наиболее опасными выступлениями для большевиков были восстания в армии и на флоте. Речь в первую очередь идет о Кронштадском восстании 1921 г. Именно это восстание, также жесточайшим образом подавленное большевиками, послужило, образно говоря, последний каплей, которая переполнила бочку причин, заставивших коммунистические власти (и прежде всего Ленина) пересмотреть свой взгляд на перспективы дальнейшего экономического развития советского государства, в том числе и в области управления производством.

Формирование отечественной науки управления и организации труда разворачивалось в 20-е годы на фоне острой дискуссии вокруг системы Тейлора и вопросов НОТ. «Тогда главные группировки, – писал П.М. Кер­женцев о I Всероссийской конференции по НОТ в 1921 г. – складывались под углом зрения принятия или непринятия тейлоризма» [6, с. 28]. Одни считали его приемлемым почти без оговорок, а другие почти цели­ком отвергали идеи Тейлора. Бывший народник Е. Мак­симов-Слобожанин считал, что этой системе при соци­ализме нет места, поскольку исчезла объективная почва ее существования – капиталистические противоречия. Меньшевик О. Ерманский (из партии он вышел в 1921 г.) в своих работах по НОТ «почти совсем отбрасывает или замалчивает все положительные стороны тейлоризма» [6, с. 29]. Опасность такого подхода была очевидна, так как «по Ерманскому», по его учебникам велось препо­давание НОТ во многих вузах. 

Если антитейлористы умалчивали о достижениях западной теории рационализации, то тейлористы, ко­торых было много среди инженеров и технических специалистов, напротив, некритически превозносили американские и европейские методы НОТ. 

К «богдановщине», как называли антитейлоровс­кое течение, примыкали тогда известные нотовцы Н. Лавров, П. Есьманский, А. Кан и О. Ерманский. Рас­пространенным течением был и «файолизм», в кото­ром технико-экономические, организационные и со­циальные стороны производства заслонялись личным началом руководителя. П.М. Есьманский, директор Та­ганрогского института НОТ, вел активную исследова­тельскую деятельность, опубликовал ряд ценных ра­бот. Его институт успешно проводил теоретические и прикладные изыскания в области совершенствования методов работы администраторов, высшего руковод­ства, психологии управляющего, структуры производ­ственного процесса и выпускал журнал «Хозяйствен­ный расчет».

Хотя уже в начале 20-х годов появились многочис­ленные центральные и местные журналы по НОТ, пуб­ликовались статьи, монографии и брошюры, вплоть до 1924 г. (до реорганизации ЦКК-РКК) движение НОТ еще не было координировано в масштабе всей страны. Недолго (с 1923 по 1925 г.) просуществовало доброволь­ное общество за рациональное использование време­ни – Лига «Время». До переломного 1923 г. научное знание и практика НОТ находились в зачаточном со­стоянии. На этой, по выражению Н.А. Витке, «идеоло­гической» фазе НОТ не стал еще профессиональной функцией или деятельностью, но держался «непосред­ственным упорством и энтузиазмом его носителей». В данный период «академическая мысль только начи­нает осмысливать НОТ и недоуменно стоит перед воп­росом о месте НОТ в сложной системе современного знания» [1, с, 136].

Длительная дискуссия вокруг тейлоризма касалась также вопросов производительности труда. Доказывая необоснованность попыток планировать заведомо низ­кие темпы роста экономики, А.К. Гастев проявил себя принципиальным защитником повышения интенсивно­сти труда. В 1918 г. ЦК Союза металлистов поставил вопрос о борьбе за высокие нормы выработки, в связи с чем, пишет Гастев, началась пропаганда НОТ и преж­де всего идей Тейлора. Против выступили профсоюзы ряда отраслей, а также некоторые ученые, в числе ко­торых были О.А. Ерманский. Однако «Ленин резко встал по вопросу о системе Тейлора на сторону ЦК металли­стов» [2, с. 290].

Многие в то время считали возможным достиже­ние высокой производительности труда без его интен­сификации, полагая, что у классового врага следует перенимать лишь теоретические достижения; учиться же у буржуазии дисциплине труда, его рациональной организации и культуре не только бесполезно, но и якобы вредно. Ленин назвал подобные убеждения пред­рассудками, облеченными в научную форму. Но тот же Ленин решительно критиковал тектологию Богданова за приверженность субъективному идеализму. Возмож­но, что в ее лице мы потеряли общесоциологическую теорию управления, причем совершенно оригиналь­ную, самобытную.

Отсутствие однозначного отношения к зарубеж­ным теориям, дискуссии вокруг системы Тейлора, пе­рераставшие во внутрипартийную и групповую борь­бу по основным вопросам НОТ, – все это и многое другое свидетельствует о переходности данного пери­ода. В 1924 г. в «Правде» с тезисами «НОТ в СССР» выступила и подвергла острой критике «литературное течение НОТ» группа ученых (П. Керженцев, В. Радусь-Зенкович, И. Бурдянский, Г. Торбек, М. Рудаков и др.), а в 1930 г. в Коммунистической Академии состоялись публичные прения по докладу И.М. Бурдянского «Про­тив механицизма в рационализации (ошибочность и вредность «теории» рационализации О.А. Ерманского)». Центральным моментом здесь был вопрос о соот­ношении концепции организации труда О.А. Ерманского и марксистской теории. Ерманского обвинили в искажении методологических формулировок К. Мар­кса. Так, теорию трудовой стоимости Маркса он пере­водил в термины расхода физической энергии чело­века. Обнаружилось, что принципы «положительного подбора», «организационной суммы» и «оптимума» он позаимствовал у Богданова, но умалчивал об этом.

Сам Бурдянский входил в так называемую группу «коммунистов-рационализаторов», занимавших марк­систские позиции и ведущих ряд лет теоретический спор с Ерманским. Рационализацию труда Бурдянский считал не энергетическим, а социально-политическим мероприятием. Несмотря на ряд правильных положении, у него встречались и неверные высказывания. В частности, он полагал, что при социализме все будут работать в производстве лишь 2–3 часа, а остальное время заниматься общественной работой – дискути­ровать, читать, увлекаться спортом.

Перед II Всероссийской конференцией НОТ (1924 г.) четко выявились две теоретические группы – «группа 17-ти» (Керженцев, Бурдянский и др.) и «цитовцы» (Гастев, Гольцман и др.). Основные различия заключались в том, что первые в центр внимания ставили вовлече­ние масс в работу НОТ, а вторые, по мнению их против­ников, замыкались в узких лабораторных рамках, сво­дя всю практику НОТ к деятельности сотрудников научных институтов труда. П. Керженцев был глубоко убежден, что развитие НОТ должно происходить не путем указаний и предписаний из центра, а «лишь при энергичном и массовом почине самого пролетариата» [6, с. 47]. Различия между двумя ведущими научными школами были достаточно относительными. Керженцев разделял, видимо, общее заблуждение о том, что Гастев и «цитовцы» до конца проповедуют методологию «уз­кой базы», подменяя широкую практическую работу лабораторными экспериментами. Не только «группа 17-ти», но и представители так называемой «группы литераторов НОТ» критиковали «узкую базу» ЦИТа. На конференции раздавались голоса о том, что ЦИТ готовит «придатков к машине», другие обвиняли цитовцев в том, что они чрезмерно интенсифицируют труд рабочих.

Иногда полемика выходила за научные рамки, ста­новилась способом сведения политических счетов. Позже, в середине 30-х годов, многим нотовцам при­помнили полемический задор, с каким они выступали десять лет назад. Но как бы ни спорили между собой сторонники и противники Тейлора, всех или большин­ство постигла печальная участь: в их биографии зна­чится роковые годы смерти – 1937– 1938.

20-е годы – это, пожалуй, самый интересный и плодотворный период, когда отечественная наука уп­равления создала теоретические концепции и практи­ческие методы, сопоставимые с лучшими зарубежны­ми образцами. Ни до, ни после этого она уже не знала столь высокого подъема. Короткий период в 10–15 лет дал нам подлинные образцы социологии эффективного управления, которые в последующие 50 лет не только не были развиты, но фактически полностью утрачены.

В те годы существовало около 10-ти научно-исследо­вательских институтов НОТ и управления, тысячи бюро, секций и лабораторий НОТ – первичных ячеек массо­вого рационализаторского движения; по проблемам управления и НОТ выходило около 20-ти журналов.

В 20-е годы теоретические основы науки управле­ния, понимаемой широко – от управления всем народ­ным хозяйством до руководства отдельным предприя­тием, государственным учреждением и деревенским хозяйством – развивали такие крупные ученые, как А. Чаянов, Н. Кондратьев, С. Струмилин, А. Гастев, А. Бог­данов. Каждый из них представлял собой неповтори­мую индивидуальность, яркий исследовательский и публицистический талант, оставивший заметный след в истории. Гастев, Чаянов и Богданов кроме того обла­дали несомненным литературным талантом, писали фантастические романы, повести, рассказы, стихи. Не менее яркими фигурами представлен и второй эшелон управленцев – Ф. Дунаевский, Н. Витке, П. Керженцев, А. Журавский, О. Ерманский, если к ним вообще приме­нимо понятие «второго эшелона». Они проводили серь­езные научные исследования, публиковали книги и ста­тьи, возглавляли институты и комитеты, выступали пропагандистами нового стиля управления. Сюда мож­но причислить плеяду крупных психологов, занимающихся психотехникой, профессиональным отбором, изу­чением человеческого фактора. Это В. Бехтерев, А. Кларк, А. Лурия. Практическими проблемами управления вплот­ную занимались видные политические деятели – В. Куй­бышев, Н. Бухарин, Ф. Дзержинский.

Таким образом, можно говорить о том, что зарожде­ние науки управления приобрело в 20-е годы широкий общественно-политический резонанс.

Среди теоретиков управления, несомненно, выде­ляется фигура А.А. Богданова (1873–1928) (его настоя­щая фамилия Малиновский). Закончив в 1899 г. медицин­ский факультет Харьковского университета, Богданов рано увлекся политической борьбой: возглавлял груп­пу боевиков, неоднократно подвергался арестам и ссыл­кам, сотрудничал в большевистской печати, избирался в руководящие органы партии. Он известен как выда­ющийся экономист, философ, писатель, ставший одним из основоположников отечественной научной фантас­тики. В своем романе «Красная звезда» (1908) предвос­хитил элементы АСУ, предсказал ракетный двигатель на основе расщепления атома. Его описанием косми­ческого корабля («этеронеф»), которым заинтересовал­ся К. Циолковский. Богданов организовали возглавил знаменитый Пролеткульт, а в конце жизни – первый в мире Институт переливания крови. Богданов олицет­ворял собой русский тип подвижника (пассионария, по выражению Л.Н. Гумилева). Умер в результате неудач­но проведенного эксперимента: он перелил себе кровь зараженного больного.

Научный кругозор Богданова простирался от исто­рии рабочего движения, политэкономии, социологии, психологии, литературоведения и философии до герон­тологии и гематологии. В фундаментальной работе «Тек-тология. Всеобщая организационная наука», написан­ной в 1912г. и неоднократно переиздававшейся, он пытался отыскать универсальные принципы органи­зации, присущие и живой, и неживой природе.

Изобретение нового термина Богданов объяснял так: в греческом языке от одного корня образовался целый куст новых понятий: «таттейн» – строить, «тектон» – строитель, «таксис» – боевой строй, «технэ» – ремес­ло, профессия, искусство. В подобном ряду заложена «общая идея организационного процесса». Отсюда и название книги. До Богданова термин «тектология» применял к законам организации живых существ толь­ко Геккель.

Все проявления человеческой жизни, говорит Бог­данов, буквально пронизаны организационными прин­ципами. Повседневная жизнь и человеческая речь, социальное общение и трудовая деятельность, эконо­мические действия и мышление выстроены в опреде­ленном плане, у них есть своя логика и последователь­ность. Иными словами, они не могли бы существовать, если бы не были организованы. Перефразируя знаменитый афоризм Декарта, Богданов говорил: «я организован, значит, я существую». Тектология – учение о строительстве – приобретает поистине универсаль­ный смысл. Богданов тщательно прослеживает органи­зующее начало, принципы тектологии в конкретных формах поведения и образа жизни людей, поведении живых существ, в неорганической природе, в челове­ческой истории, наконец, в социальной структуре об­щества и трудовой деятельности.

Богданов сформулировал «закон наименьших», со­гласно которому прочность всей хозяйственной цепи определяется наиболее слабым ее звеном. Этот закон, как и все другие законы тектологии, универсален. Он действует во всех сферах общественной жизни. Во время войны скорость эскадры определяется наименее быс­троходным кораблем. Если командир эскадры намерен повысить боеспособность своего подразделения, он должен увеличить скорость отстающих судов. Если правительство заинтересовано поднять производитель­ность общественного труда, оно обязано увеличить эффективность отстающих звеньев народного хозяй­ства. Идея «закона наименьших» легла в основу метода сетевого планирования и управления.

Неизвестно, повлияла ли идея «наиболее слабого звена» Богданова на В. Ленина, но известно, что и он высказывал сходные мысли. Ленин использовал эту идею в политических целях, когда привел Россию – слабое звено в цепи мирового капитализма – к победе социалистической революции.

Тектологический язык Богданова очень запутан и философски перегружен. Так, средние доходы населе­ния он называет «мерой социально-кристаллизованных активностей сопротивления». Богданов любил выраже­ния типа «суммарный коэффициент структурной ус­тойчивости», «энергия получаемых впечатлений» или «формирующий и регулирующий тектологический механизм».

Язык, с помощью которого выражала себя управ­ленческая теория в 20-е годы, ярок, афористичен, неор­динарен и совершенно необычен для нашего уха. «Интегрессия», «дезинтегрессия» и «конъюгационный процесс» А. Богданова мало чем уступают таким обра­зам-понятиям А. Гастева, как «культурное ратничество», «принцип подвижной портативности» или «азбука культуррегерства». На фоне подобной экспрессивности просто блекнут языковые формулы других советских нотовцев, допустим, того же А. Блонского, который в книге «Азбука труда» (1923) делил виды работ на: 1} тре­бующие быстроты; 2) требующие силы; 3) ножные; 4) го­ловные; 5) работы, использующие весь вес тела; 6) сме­шанные. Не менее ярко у него описаны и типы работников, например: «мускульный», «пищеваритель­ный», «нервный» и «дыхательный». Если Гастев призы­вал изучать человеческие эмоции с помощью коэффи­циентов напряжения, углов наклона, математических формул и геометрических символов, то Блонский видел в человеке прежде всего машину, состоящую из рыча­гов (костей) и двигателей (мускулов).

Таков язык нарождающейся науки управления, которая стремилась стать ближе к реальной жизни. А жизнь говорила языком площади, митинговых при­зывов, плакатного стиха. Наука только отражала взбу­дораженную революцией «низовую культуру», хотя и примешивала к ней элементы собственного формотвор­чества. Литературно одаренные Богданов и Гастев – идеологи и вдохновители Пролеткульта – не просто шли вслед за массами. Скорее они вели их за собой, предлагая новые образцы мышления, открывая новую перспективу культурного обновления. Несомненно, экспрессивный стиль Богданова и Гастева, резко отли­чающийся от спокойно-академических рассуждений Тейлора и Гантта, выражал не только новую эпоху, но и новую миссию управления – активно преобразую­щую мир, буквально перетряхивающую все организа­ционные и культурные устои прежнего порядка.

Другая черта научной мысли той эпохи – ее поли­тизация. Стоило специалисту заговорить о техничес­ких подробностях, как рано или поздно доходило до вопросов исторической судьбы России. Создавалось впечатление, что организационные подробности управ­ления для многих служили не основным предметом изучения, а лишь поводом, чтобы выступить с очеред­ным заявлением о переустройстве мира. Так, О. Ерман-ский, автор известных учебников по НОТ, противник системы Тейлора и методов Гастева, вечно колеблющий­ся между меньшевизмом и революционным экстремиз­мом, предложил глобальный проект переустройства управления обществом.

Правильно оценив прогрессивную роль механиза­ции и автоматизации производства, О. Ерманский при­ходит к несколько неожиданному выводу о том, что в скором времени все станут руководителями, поскольку работать будут не живые люди, а сложные машины-автоматы [3, с. 173]. Подкреплял теоретические поло­жения Ерманский следующими выкладками: 50 лет назад соотношение между руководителями и исполни­телями было 1:100, перед первой мировой войной – 1:12, в 20-е годы – 1:7, на крупный же предприятиях, при­меняющих НОТ, – 1:5, идеал Тейлора – 1:3, наконец, в перспективе такое соотношение должно быть 1:0. «Остается неясным, – пишут А. Омаров и Э. Корицкий, приведшие в своей статье расчеты Ерманского, – кем же будут управлять руководители, если число исполни­телей сократится до нуля? Машинами? Но тогда речь должна идти не об управлении производством... а об управлении вещами... Вольно или невольно из этого напрашивается вывод, что с повышением технического уровня производства отпадает надобность в управлении людьми, так как они вытесняются из непосредственного производства. Но это очевидное заблуждение» [7, с. 101].

Процесс вытеснения человека из сферы непосред­ственного производства О. Ерманский почему-то понял как ликвидацию живого труда. Точнее, не вообще жи­вого труда, а труда исполнителей. Ведь деятельность ру­ководителя – тоже элемент живого труда. Конечно, уп­равленцы в проекте Ерманского остаются. Более того, численность их рядов резко возрастает. Явно или неяв­но, но он призывает – страшно подумать! – к разбу­ханию административных штатов, разрастанию бюрок­ратии и превращению ее в господствующую страту общества. Не к этому ли привели сталинские реформы управления?

«Индустриальная утопия» Ерманского строилась на одной очень незаметной методологической ошибке: абстрактные теоретические рассуждения подкрепля­лись не менее абстрактной эмпирикой; вместо конкрет­ного анализа проблемы автор приводил надуманные количественные расчеты. По форме все вроде бы пра­вильно, но по существу создается лишь видимость на­уки. Причем на словах Ерманский – материалист. Кроме «эксплуататора» Тейлора и «примитивного» Гастева он борется также с «субъективно-идеалисти­ческим» подходом Н. Витке, несомненно, талантливого и здравомыслящего специалиста по НОТу.

Материализм автора «физиологического оптимума» (основной принцип О. Ерманского) особого рода, В его основе лежали заимствования из работ К. Маркса и А. Богданова (не всегда правильно понятые), а также идеи, почерпнутые им из элементарного курса физики. В основу своей теории Ерманский положил три прин­ципа – положительного отбора, организационной сум­мы и оптимума, которые давно уже были высказаны Богдановым. Теорию трудовой стоимости Маркса он излагает в терминах расхода физической энергии че­ловека. Вот как он это делает. Уравняв все со всем, Ерманский суммирует 3 часа одного вида работы с 5 часами другого, имеющего совершенно иные характер и содержание труда. Почему? Оказывается, и физичес­кий, и умственный труд можно привести к единому материальному знаменателю, стоит только измерить количество выдыхаемого человеком углекислого газа и вдыхаемого кислорода. Если дирижер выдыхает его столько же, сколько токарь-оператор или конторщик, то качественных различий между ними нет. В «методо­логии газообмена» существуют лишь точные расчеты, цифры и формулы.

Наверное, не следовало бы останавливаться столь подробно на слабостях в концепции того или иного мыслителя, теоретических курьезах или заведомо уто­пических проектах. К сожалению, они были общим местом науки управления 20-х годов, выражали типич­ное в ней – наивность теоретической мысли, лишен­ной преемственности с наследием старой российской культуры, ориентацию на классовый принцип и про­леткультовскую идеологию.

Другая особенность социологических поисков – чрезмерное увлечение механистическими, физически­ми и биологическими аналогиями. Даже крупные тео­ретики типа А. Богданова, ратующие за конкретность знания, перегружали социальные концепции заимство­ваниями из кристаллографии, теории дарвинизма, физико-химической концепции Ле Шателье.

Однако те, кто смог подняться на массовыми сте­реотипами и классовой позицией, внесли серьезный вклад в науку управления. На теории «длинных волн» Н. Кондратьева базируются многие современные запад­ные концепции экономики. А. Богданова по праву счи­тают одним из основоположников общей теории орга­низации. Изучая универсальные законы изменения организации, он развил систему взглядов, очень близ­кую той, которую спустя 30 лет высказывал французс­кий математик и философ Р. Том в теории катастроф.

Сейчас в зарубежном менеджменте успешно раз­вивается особое направление – «организационное изменение». Наиболее яркими его представителями являются Т. Питере и Р. Уотермен, авторы широко из­вестного бестселлера «В поисках эффективного уп­равления» (русский перевод – 1986 г.). Переход от жестких технологий к гибким производственным си­стемам, замена бюрократической пирамиды мобиль­ными матричными структурами с «меняющейся гео­метрией», внедрение инновационных мероприятий и психологическая переориентация сотрудников – все это, пусть в самой зачаточной форме, но уже содержа­лось и в теории организационной динамики А. Богда­нова.

Мировая кибернетика в лице Л. фон Берталанфи, Н. Винера и Р. Эшби, заложивших основы общей теории систем, не заметила идей не только А. Богданова, но и А. Гастева. Принципы гомеостазиса, обратной связи, изоморфизма и многие другие разрабатывались вне всякой связи со взглядами русских мыслителей, хотя с ними у зарубежных коллег масса поразительных совпа­дений. Деятельность созданного в 1921 г. Центрально­го института труда во главе с Гастевым охватывала вопросы теории управленческих процессов, методики рационального обучения рабочих, биологии, психофи­зиологии, экономики, истории и педагогики. По мне­нию специалистов, здесь содержались в зародыше основы кибернетики и инженерной психологии, эрго­номики и праксеологии, которые широко стали разви­ваться в последующие годы, но опять же не у нас, а за рубежом.

В Москве в эти годы плодотворно трудился препо­даватель Горной академии А.Ф. Журавский – извест­ный специалист в области организации труда. Его можно отнести к социально-экономическому направ­лению НОТ. В круг его интересов входили вопросы организации, нормирования и стимулирования труда, профотбора и культуры труда. Организация труда – это рациональное условие совместной, коллективной деятельности. Цель организации труда состоит в рас­пределении работников таким образом, чтобы усилия одного были согласованы с усилиями всех [5, с. 6]. Подробно рассматривая буржуазные теории труда, Журавский высказывает ряд критических замечаний в адрес системы Тейлора, обвиняя ее, в частности, в том, что здесь оплачивается не квалификация или сложность труда, а умение работать правильно [5, с. 34]. В то же время, с точки зрения Журавского, она не лишена и ряда положительных моментов, напри­мер, предварительная подготовка производства. Дру­гой элемент – умение Тейлора не только выработать правильные методы труда, но и стимулировать рабо­чего пользоваться ими. Поскольку в первые годы Со­ветской власти еще продолжали действовать старые системы оплаты труда, то рабочие не были гарантиро­ваны от неожиданного понижения расценок, что в конечном счете ухудшало мотивацию людей к добро­совестному выполнению своих обязанностей. Опти­мальный выход – разработка научно обоснованных, отвечающих новым, социалистическим условиям, норм труда. При этом он считает, что за ошибки в установ­лении расценок должна платить дирекция, а не рабо­чие [5, с. 36].Определив интенсивность труда как уровень на­пряженности работы и степень уплотненности рабоче­го времени, Журавский спрашивает: а как же побудить человека работать с полной отдачей, напряженно? И совершенно однозначно отвечает: только заинтересо­вав его в конечных результатах своего труда [5, с. 39]. При повременной оплате рабочий экономически не заинтересован в повышении интенсивности труда.

Напряженная работа здесь возможна лишь при условии постоянного надзора кого-то со стороны, на­пример, мастера, который и устанавливает режим ра­боты. В этом случае человек не мотивирован совер­шенствовать организацию своего труда. Поэтому Журавский отдает предпочтение сдельной оплате, счи­тая, что «сдельные расценки следует устанавливать по выработке не плохого рабочего, а хорошего» [5, с. 42]. Достаточно высокая и научно установленная норма сти­мулирует работника к повышению производительнос­ти труда. Интенсивность труда у Журавского зависит от квалификации (степени обученности), возраста, пола и др. Умелый рабочий достигает большей интенсивно­сти труда не ценой перенапряжения сил, а благодаря более эффективному применению своих знаний и на­выков. Один из способов повышения интенсивности – эта работа не на одном, а одновременно на нескольких станках. Как известно, в 30-е годы в СССР широко распространилось движение многостаночников, чему в значительной степени способствовало хорошо постав­ленная организация труда на предприятиях. А в этом немалая заслуга принадлежит советским нотовцам.

Кроме этого Журавский рассматривает проблемы профотбора и психотехники, структуры управления и административной работы, биомеханики человека как рабочей силы, классификации типов рабочих в зависи­мости от их психофизиологических качеств, гигиены труда, организации и культуры быта.

Применение идей Журавского мы можем проследить на примере конкретного предприятия в настоящее время.