«Ответы на вопросы по правоохранительным органам»

Категоризация преступлений в основании институтов уголовного права. Социально-правовые последствия
Гонтарь, И. Я. 2003

Подход к рассмотрению любой проблемы предполагает наличие исход­ных суждений. В данном случае мы будем основываться на следующих оче­видных фактах:

1) явление права, в том числе и уголовного, социально обусловлено;

2) содержание права как текста определенного нормативного акта есть продукт субъективной деятельности некоего количества людей, выполняю­щих законодательную функцию; в свою очередь эта субъективная деятель­ность подвержена влиянию множества различных факторов: политических пристрастий, личных оценок социальных обстоятельств, в связи с которыми издается текст, и тех последствий, которые повлечет за собой начало его дей­ствия, уровня интеллекта, восприятия положений теории той или иной от­расли и т. п.;

3) право как социальный феномен предстает в виде конкретных реаль­ных результатов его применения, которые служат показателем его качества с позиций потребностей общества; таким образом, в социальном контексте один догматический (формально-логический) анализ содержания нормативного акта без обращения к социальной практике никогда не даст верного представления о качественном состоянии этого акта;

4) право должно правильно отражать жизненные реалии, а не пред­ставлять собой набор нормативных шаблонов, в которые втискивается дей­ствительность.

Исходя из этих фактов можно предположить, что изменение норматив­ного материала прежде всего преследует цель более точно отразить соци­альные явления законодателем с тем, чтобы оказывать на них более эффек­тивное воздействие.

В поисках ответа на вопрос, зачем нужен институт категоризации, в чем его социальное предназначение, мы в первую очередь обратились к учебной литературе. Казалось бы, именно там должен быть разъяснен смысл этого института, его востребованность, должно содержаться объясне­ние, почему раньше уголовный закон обходился без него, а теперь он стал необходим. Однако ответа на интересующий нас вопрос мы так и не нашли в этой литературе.

Например, в «Курсе уголовного права» Московского государственного университета по этой теме в начале дается определение категоризации пре­ступлений как разделения их на группы по тем или иным критериям; далее говорится, что главный вопрос при категоризации преступлений — пра­вильно избрать основание классификации преступлений на группы. Крите­рии категоризации преступлений, согласно данному курсу, могут быть чисто формальными — величина санкций, а могут сочетать признак противоправ­ности — санкции с социальными признаками — общественная опасность и виновность.[1]

В другом издании, «Курсе лекций по российскому уголовному праву» Дальневосточного государственного университета, содержится утвер­ждение, что категоризация преступлений адресована прежде всего за­конодателю, обязывая его учитывать классификацию преступлений при конструировании уголовно-правовых институтов и норм, что классифика­ция преступлений выступает первым и основным критерием индивидуали­зации наказания (ст. 60 УК РФ).[2]

Однако обязывать законодателя могут какие-то требования, сложив­шиеся в обществе: обеспечить равенство граждан перед законом, соци­альную справедливость, гуманизм. Институт категорий есть не что иное, как творение самого законодателя, и обязывать его к чему-либо не может. Более того, законодатель в любой момент может изменить его по своему усмотрению. Примером этому служит Федеральный закон «О внесении из­менений и дополнений в Уголовный кодекс Российской Федерации, Уго­ловно-процессуальный кодекс РСФСР, Уголовно-исполнительный кодекс Российской Федерации и другие законодательные акты Российской Феде­рации» от 9 марта2001 г. В соответствии с данным Законом неосторожные преступления, за которые предусматривалось наказание в виде лишения свободы на срок свыше пяти лет и которые относились к тяжким преступле­ниям, переведены в категорию преступлений средней тяжести. Это свиде­тельствует о том, что, конструируя категории преступлений, законодатель руководствовался не какими-то объективными социальными критериями, а своими чисто субъективными суждениями.

Далее, если в УК РФ 1996 г. классификация преступлений выступает первым и основным критерием индивидуализации наказания, то что тогда выступало таким критерием в УК РСФСР 1960 г.?

Обратимся к УК РСФСР. В нем институт категорий преступлений от­сутствовал, но выделялись два вида преступлений: 1) не представляющие большой общественной опасности (ст. 51 и 52); 2) тяжкие преступления (ст. 7-1), среди которых в соответствии со ст. 24 выделялись особо тяжкие, за которые предусматривалось наказание до пятнадцати лет лишения свободы. Как представляется, разработчики УК РСФСР, а это были преимущественно практические работники, ставили перед собой конкретные социальные цели. Введя понятие деяния, содержащего признаки преступления, не пред­ставляющего большой общественной опасности, наряду с лицом, его совер­шившим, они тем самым предоставляли правоохранительным органам воз­можность избавить уголовную юстицию от рассмотрения в судах большого количества дел, не представляющих собой существенного криминального значения. Подобное делегирование полномочий правоохранительных ор­ганов общественности в части реагирования на лиц, совершивших пре­ступления, незначительные по своему характеру, позволяло на практике реа­лизовать принцип экономии уголовной репрессии.

В ст. 7-1 УК РСФСР указывалось, что тяжкими преступлениями при­знаются перечисленные в ч. 2 настоящей статьи умышленные деяния, представляющие повышенную общественную опасность. Характерно, что в Общей части УК с понятием тяжкого преступления связывалось только предусматривавшееся в ст. 36 лишение воинских и других званий, орденов, медалей, почетных грамот и почетных званий, а также возможность при­менения отсрочки отбывания наказания беременным женщинам и имею­щим малолетних детей.

По УК РСФСР, условия назначения отбывания наказания за умыш­ленные преступления в колониях-поселениях (ст. 24), признания особо опасным рецидивистом (ст. 24-1), давности исполнения обвинительного приговора (ст. 49), условно-досрочного освобождения от наказания и за­мены его более мягким (ст. 53 и 55), неприменения условно-досрочного освобождения от наказания и замены наказания более мягким (ст. 53-1), погашения судимости зависели либо от конкретных видов преступлений, перечисленных в уголовном законе, либо от размера назначенного винов­ному наказания, либо от сочетания того и другого. Законодатель того вре­мени вполне обоснованно полагал, что вид совершенного преступления и размер назначенного наказания выражают подлинную общественную опасность конкретного индивида.

В основу УК РФ 1996 г. положена теоретическая модель Уголовного кодекса (Общая часть), разработанная уже преимущественно учеными-юристами в 80-е годы XX столетия. Поэтому мы и обратились к изданной в 1987 г. работе «Уголовный закон. Опыт теоретического моделирования», в которой разъяснялись многие положения, легализованные впоследствии в действующем уголовном законодательстве. В данной работе по поводу необходимости введения в уголовный закон категоризации преступлений Н, И. Загородников, разработавший и обосновавший теорию категоризации преступлений, написал следующее: «В теоретической модели УК категори­зация преступлений проведена для того, чтобы обеспечить дифференциро­ванное, социально справедливое и юридически единообразное применение уголовного закона в тех случаях, когда привлечение к ответственности или освобождение от нее, применение наказания или освобождение от него ус­танавливаются в зависимости от того, к какой категории относится совер­шенное преступление».[3]

Вместе с тем социальная справедливость — это «обобщенная нрав­ственная оценка общественных отношений; один из основных социальных идеалов, конкретное содержание которого менялось на протяжении исто­рии и отличается в различных социальных системах».[4] Подобная нравствен­ная оценка существует в общественном сознании и не зависит от содержа­ния законодательных актов. Напротив, сам закон должен основываться на общественных нравственных оценках. Из довода, приведенного Н. И. Загородниковым, следует обратное: понимание социальной справедливости за­висит от определенной в уголовном законе категории преступлений.

Представляется, что позиция авторов УК РСФСР 1960 г., которые связывали применение указанных выше институтов Общей части Уголов­ного кодекса с конкретной проявившейся общественной опасностью лица, совершившего то или иное преступление и подвергнутого определенному виду и размеру наказания, как раз и была направлена на более полную ре­ализацию справедливости в каждом конкретном случае. В связи с этим интересно следующее обоснование Н. И. Загородниковым необходимости категоризации преступлений: «Существует несколько способов конструи­рования категорий и определения их признаков в законе. Для этой цели может быть использован перечневый подход, метод, при котором закон перечисляет преступления, относящиеся к той или иной категории. При таком методе законодатель выражает свою волю весьма точно, но излишне громоздко; поэтому данный метод мало приемлем».[5] Точнее говоря, интересы юридической техники должны быть поставлены выше интересов точ­ного отражения законодателем в законе социального содержания явлений, охватываемых правом.

Попытаемся проанализировать те обстоятельства, которые привели ученых к идее о необходимости категоризации преступлений в уголовном иконе. В данном случае в первую очередь нужно определить сложившийся объект научного исследования юриста. Для него таким объектом предстает во «в виде писаных обычаев, законов, указов, нормативных договоров  и иных нормативных актов, в форме писаных приговоров, судебных решений, определений, приказов, распоряжений, в особой системе терминов и понятий уголовного права. В свою очередь юридическая наука, обобщая весь этот эмпирический материал, также оформляет свои результаты как тексты и таким образом сама выступает в форме текстов о текстах».[6] Иными словами, для ученого-криминалиста исходным объектом изучения является не многообразие социальных явлений, на которые обращено уголовно-пра­вое регулирование, а законодательный материал, посредством которого оно осуществляется.

Нормативный текст — это система понятий, обладающих своим содер­жанием и объемом. Поставив перед собой задачу сделать закон более совер­шенным, ученый прежде всего стремится придать его содержанию логичес­кую завершенность, прибегая для этого к формально-логическому методу. Логика научного исследования изначально требует классификации поня­тий, образующих текст. «Сущность классификации заключается в раскры­тии объема понятия путем перечисления всех понятий, которые являются по отношению к нему видовыми. Эти видовые понятия называются членами деления, а понятие, в объеме которого содержатся все члены деления, назы­вается делимым понятием».[7]

В уголовном законодательстве таким делимым понятием предстает со­держание всех статей Особенной части, в которых устанавливается ответ­ственность за определенные виды общественно опасных деяний. Методы классификации объектов исследования требуют, чтобы в основании деления лежал существенный признак классифицируемых объектов. В каждой статье указаны форма вины совершенного и максимальный размер наказания. Эти признаки как существенные были предложены разработчиками проекта УК РФ 1996 г. и восприняты впоследствии законодателем в качестве основа­ния для деления всех преступлений на категории тяжести.

В соответствии с ч. 1 ст. 15 УК РФ категоризация зависит от характера и степени общественной опасности деяний, предусмотренных настоящим Кодексом. Как же понимаются категории «характер» и «степень» общест­венной опасности в теории уголовного права? Обращаясь к этому вопросу, Н. Ф. Кузнецова указывает, что характер общественной опасности преступ­лений представляет их содержательную сторону, отражает главным образом однородность либо разнородность деяний. Степень общественной опасно­сти представляет собой количественную выраженность элементов состава преступления. Соотношение характера и степени общественной опасности есть взаимодействие качества и количества таковой.[8]

В философии и логике качество определяется как «совокупность свойств, указывающих на то, что собой представляет предмет; объектив­ная определенность предмета, в силу которой предмет является данным, а не иным предметом, отграничивающая данный предмет от всех предметов, и с исчезновением которой предмет перестает существовать».[9] Явления, вы­деленные в один класс по совокупности присущих им свойств, зачастую раз­личаются между собой по количественной стороне и обладают разной мерой качества. Качество — «хорошее», «плохое» — определяется только через ко­личество как наличие существующих конкретных признаков.

Применительно к уголовному праву это означает, что общественная опасность не существует как нечто общее, заранее определенное, оторван­ное и существующее отдельно от конкретного явления — преступления. Убийство доведенной до отчаяния женой своего мужа, который постоянно пьянствовал, издевался над ней и детьми, и осужденной к минимальному наказанию по ч. 1 ст. 105 УК РФ, и убийство лицом соседа в пьяной ссоре, возникшей по пустячному поводу, в реальности обладают разной мерой об­щественной опасности, хотя и относятся в соответствии со ст. 15 УК РФ к категории особо опасных. Повторимся еще раз: социальная справедли­вость, имеющая основополагающее значение для российского права, пос­кольку выступает предварительным условием реализации всех правовых ценностей,[10] не зависит от содержания права. По отношению к уголовному праву справедливость проявляется в общественной оценке обстоятельств, при которых конкретное лицо совершило преступление, тех последствий уголовно-правового характера, которые наступили в результате. То обстоя­тельство, к какой категории отнес законодатель это преступление, — для подобной оценки совершенно безразлично.

Так, применительно к некоему субъекту, напавшему в безлюдном ме­сте на пожилую женщину, избившему ее и отобравшему полученную пен­сию, оценка общественности всегда будет предельно негативной. В другом случае убийство прохожим напавшего на него на улице хулигана при нару­шении условий правомерности необходимой обороны может вызывать у окружающих больше сочувствие, нежели осуждение. Допустим, что лицо, совершившее разбойное нападение на женщину и завладевшее ее после­дними деньгами, осуждено к семи годам лишения свободы; прохожий, лишивший жизни хулигана, осужден к двум годам лишения свободы. В со­ответствии со ст. 58 УК РФ, регламентирующей порядок назначения осуж­денным к лишению свободы вида исправительного учреждения, первый из осужденных будет отбывать наказание в исправительной колонии об­щего режима, второму же придется претерпеть назначенное наказание в колонии-поселении как лицу, совершившему преступление небольшой тяжести.

Если же исходить из соотношения между качеством и количеством, то каждое качество обладает только присущей ему мерой количества. Разные качества отличаются разными мерами количества, например, металличес­кие балки, выдерживающие нагрузку от 1 до числа Н, обладают одним ка­чеством, от Н-1 до Н-10 — другим.

Поэтому если законодатель почему-то поставил перед собой цель классифицировать преступления по категориям, выражающим, по его мнению, различное качество общественной опасности, то эти категории должны различаться между собой прежде всего по низшим и верхним пре­делам наказаний (например, отнесение к преступлениям небольшой тяжес­ти те, за которые максимальное наказание не превышает двух лет лишения свободы). К преступлениям средней тяжести по логике должны быть отне­сены: 1) умышленные преступления, за которые предусмотрено наказание в виде лишения свободы на срок от двух до пяти лет; 2) неосторожные пре­ступления, минимальный размер наказания за которые свыше двух лет ли­шения свободы. Тяжкими должны признаваться умышленные преступле­ния, за совершение которых следует наказание от пяти до десяти лет, а особо тяжкими — преступления, за которые устанавливается наказание от десяти до двадцати лет лишения свободы.

Идеей привести классификацию преступлений в соответствие с тре­бованиями формальной логики проникнуто исследование О. А. Михаля, который исходит из того, что «поскольку классификация преступлений представляет собой разновидность классификации вообще, она подчинена логическим законам разделения всех общественно опасных деяний на опре­деленные категории. Единый критерий как основание классификации обус­ловлен объективностью существования общественной опасности. Однако тождество объема членов классификации (тяжесть преступлений) не соблю­дается законодателем в объеме классифицируемого явления (общественной опасности), что является нарушением одного из логических правил класси­фикации».[11] О. А. Михаль считает очевидным, «что законодатель должен привести в соответствие с Общей частью последовательность образования категорий преступлений и санкций статей Особенной части УК России. При формулировании последних (санкций статей) необходимо, чтобы раз­меры наказаний определялись в пределах каждой категории преступлений. Логическое правило о четкости, ясности основания предполагает исключе­ние двусмысленного понимания классификации»,[12] и он вносит соответ­ствующие предложения по внесению изменений в УК РФ.

В соответствии с рассуждениями и вытекающими из них предложения­ми О. А. Михаля, альтернативные санкции, включающие в себя, помимо наказания в виде лишения свободы, иные виды наказания, не связанные с лишением свободы, могут иметь место лишь в статьях Особенной части УК РФ, устанавливающих ответственность за преступления, относимые к категории небольшой тяжести.

С точки зрения формальной логики предлагаемая классификация представляется безупречной. Но, исходя из того, что закон не творит реаль­ность, а должен только правильно отражать ее, она не выдерживает никакой критики. Преступность, единица которой — отдельное преступление, явля­ется разновидностью социальных отклонений наряду с такими, как админи­стративные, гражданско-правовые и пр. Каждый вид подобного отклонения обладает своим социально значимым качеством, очерченным количествен­ными границами. Для преступности нижним порогом присущего ей качест­ва общественной опасности выступают, например, клевета, оскорбление, не имеющие квалифицирующих признаков, причинение побоев и т. п. Верх­ний порог образуют преступления, за которые предусматриваются такие на­казания, как пожизненное лишение свободы, смертная казнь. В этих пределах существуют только различные степени количества общественной опас­ности, которые проявляются в видах совершаемых преступлений.

Общественная опасность определенного вида деяний как вред, причи­няемый сложившимся общественным отношениям, объективна, очевидна для окружающих и не может быть изменена по воле законодателя. С приня­тием УК РФ общественная опасность, присущая насильственным, корыст­ным, должностным и иным видам преступных деяний нисколько не изме­нилась. Содержащиеся в УК РФ санкции были, есть и будут субъективной оценкой законодателя, которая может меняться под влиянием самых раз­личных факторов, что может сказаться и на отнесении преступления к той или иной категории. Последним примером этому может послужить Феде­ральный закон «О внесении изменений и дополнений в Уголовный кодекс Российской Федерации, Уголовно-процессуальный кодекс Российской Фе­дерации и Кодекс Российской Федерации об административных правонару­шениях» от 31 октября2002 г., внесший изменения в ст. 158 УК РФ, в резуль­тате которых кража без квалифицирующих признаков была переведена из одной категории в другую.

Устанавливая размеры санкции, законодатель нередко руководствуется не столько общественной опасностью вида общественно опасного поведе­ния, сколько целью общей превенции, поскольку реальная общественная опасность определенного вида преступлений выражается не в единичном преступлении, как, например, в убийстве, причинении вреда здоровью, уничтожении имущества и др., а в их распространенности (незаконная до­быча водных зверей и растений, незаконная охота и т. п.).

В самом содержании ст. 15 УК РФ заложено глубокое логическое про­тиворечие, на которое почему-то не обращают внимания. Так, в ч. 1 этой статьи указывается, что в зависимости от характера и степени общественной опасности деяния, предусмотренные настоящим Кодексом, подразделяются на преступления небольшой тяжести, средней тяжести, тяжкие преступле­ния и особо тяжкие.

Но характер общественной опасности есть не больше чем однород­ность или разнородность преступлений, о чем уже указывалось выше. Та­ким образом, надо полагать, что разделение всех преступлений на отдель­ные категории должно строиться на перечне преступлений, относящихся к той или иной однородности, т. е. объективном, устойчивом критерии. В действительности же в основу деления положен чисто субъективный критерий — усмотрение законодателя, выраженное в санкции.

Общественная опасность всегда конкретна. Ее мера устанавливается судом в каждом отдельном случае в зависимости от вида преступления, обстоятельств его совершения и выражается в назначаемом виновному наказании.

По нашему мнению, социальный смысл существования уголовного законодательства заключается в первую очередь в воздействии на отдель­ных физических лиц, совершивших деяния, предусмотренные этим зако­ном, в той мере, в какой проявилась опасность этих лиц для общества. Вве­денный в УК РФ институт категоризации нивелирует конкретную опасность отдельных индивидов, заранее деля их на категории по опасности, и в этом впадает в противоречие с основным предназначением уголовного закона.

Мы полагаем, что различные уголовно-правовые меры должны связываться не с абстрактным понятием «категория», а с видом совершенного преступ­ления и назначенным наказанием, ибо в противном случае это ведет к раз­мыванию принципа справедливости, закрепленного в ст. 6 УК РФ. Чисто умозрительные теоретические построения в уголовном праве, не обоснован­ные и не подтвержденные социальной практикой, как правило, влекут за собой негативные последствия. Так, в ст. 18 УК РФ закреплен институт ре­цидива, построенный на категоризации преступлений. Введение института рецидива расценивается большинством ученых как некий прогрессивный шаг в истории российского уголовного законодательства; появляются науч­ные исследования, ставящие перед собой цель его дальнейшего совершен­ствования.[13] В чем же заключается позитивность данного института?

По мнению Н. А. Нырковой, «статья 18 УК РФ символизирует отказ от содержавшегося в уголовном законодательстве 60-х гг. понятия особо опас­ного рецидивиста и, следовательно, смену акцентов с личности преступника на само преступление. Такой подход следует признать правильным, так как общественно опасные деяния, будучи фактами объективной реальности и имея внешнюю форму выражения, легче типизируются, "исчисляются", классифицируются и т. п.».[14]

Для ученого, который ориентируется на формально-логическое со­вершенствование текста закона, такой подход действительно будет при­знаваться абсолютно правильным. Но хотим мы того или нет, в социальной реальности в центре уголовного законодательства всегда стоит конкрет­ная, обладающая определенной степенью общественной опасностью лич­ность, к которой следует применить наказание.

Одним из важных показателей общественной опасности лица является наличие в его поведении рецидива. По своему содержанию рецидив, как и конкретная опасность различных индивидов, может быть самым разным. Представляется, что, вводя в УК РСФСР 1960 г. определение особо опасного рецидивиста, законодатель преследовал цель выделить среди лиц, соверша­ющих преступления, ту категорию, которая представляет наибольшую об­щественную опасность.

Характерно, что в основу такого деления были положены: 1) виды наи­более опасных преступлений; 2) срок лишения свободы, к которому осуж­далось лицо за совершение последнего преступления. При этом ст. 24-1 УК РСФСР носила дискреционный, а не императивный характер. Решая вопрос о признании лица особо опасным рецидивистом, суд, несмотря на наличие формальных признаков и руководствуясь ч. 2 этой статьи, учиты­вал целый ряд индивидуальных обстоятельств, служивших индикатором действительной опасности подсудимого. В свете сказанного можно было бы привести немало примеров из предыдущей судебной практики, когда при наличии формальных оснований суды не признавали осуждаемых осо­бо опасными рецидивистами, мотивируя это возрастом, состоянием здоро­вья и тому подобными обстоятельствами.

Само признание особо опасным рецидивистом влекло за собой такое правовое последствие, как отбывание наказания в исправительной колонии особого режима с целью воспитательного воздействия через ужесточение режима содержания, что было вполне оправданным в отношении таких лиц. В УК РФ 1996 г. положения ст. 18 выступают для судебных органов в качестве императивных. Содержание этой статьи обусловливает следую­щие уголовно-правовые последствия: 1) назначение отбывания наказания в виде лишения свободы в исправительной колонии особого режима, воз­можность назначения отбывания части срока наказания в тюрьме при особо опасном рецидиве (ст. 58 УК РФ); порядок назначения наказания при реци­диве преступлений (ст. 68 УК РФ).

К чему же в действительности привела замена института особо опасно­го рецидивиста, носящего личностный характер, на формализованный ин­ститут особо опасного рецидива? Обратимся к судебной практике.

Я., будучи осужденым 22 января 1998 г. по п. «а», «в», «г» ч. 2 ст. 158 УК РФ с применением ст. 64 УК РФ к одному году лишения свободы услов­но с испытательным сроком шесть месяцев, 28 мая 1998 г. вторично был осужден по п. «а», «б» ч. 2 ст. 162 УК РФ к лишению свободы с применением ст. 64 УК РФ на четыре года, на основании ст. 70 УК РФ, по совокупности приговоров, окончательно назначено четыре года шесть месяцев лишения свободы.[15]Отменяя приговор городского суда, Судебная коллегия по уго­ловным делам Верховного Суда РФ указала, что поскольку УК РФ относит преступление, предусмотренное ч. 2 ст. 158 УК РФ к категории тяжких, а предусмотренное ч. 2 ст. 162 УК РФ — к особо тяжким, суд в соответствии с п. «в» ч. 3 ст. 18 УК РФ обязан был обсудить вопрос о наличии в действиях Я. особо опасного рецидива, однако этого не сделал.

В другом случае Р. Ленинградским областным судом был осужден к ли­шению свободы по п. «в» ч. 3 ст. 132, по п. «в» ч. 3 ст. 162 и п. «ж», «з», «к» ч, 2 ст. 105 УК РФ с отбытием наказания в исправительной колонии особого режима. Судебная коллегия Верховного Суда РФ в строгом соответствии с ч. 4 ст. 18 УК РФ указала, что Р. ранее был судим за совершение тяжкого преступления в несовершеннолетнем возрасте и поэтому отбывание наказа­ния ему должно быть определено в исправительной колонии не особого ре­жима, как определил суд, а строгого.[16]

УК РСФСР 1960 г. не предусматривал особого порядка назначения на­казания при рецидиве преступлений. Статья 39 предусматривала в качестве обстоятельства, отягчающего ответственность, совершение преступления лицом, ранее совершившим какое-либо преступление, что охватывало со­бой и рецидив. При этом оговаривалось, что суд вправе в зависимости от характера первого преступления не признать за ним значения, отягчающего ответственность.

Статья 68 УК РФ императивно предписывает порядок назначения на­казания при рецидиве преступлений. Обстоятельства их совершения, лич­ность виновного перестали иметь какое-либо значение. Яркой иллюстраций тому, к чему это привело на практике, может послужить следующее уголов­ное дело.

Р., будучи осужденным 28 ноября 1997 г. по п. «а», «в» ч. 2 ст. 158 УК РФ к лишению свободы сроком на три года условно, 8 июня 1998 г. совместно с М. похитил со склада сельскохозяйственной артели мешок пшена стоимо­стью 108 рублей. 9 июня того же года они вновь похитили такой же мешок пшена. За совершенное преступление Р. районным судом осужден к трем годам лишения свободы. С применением ст. 70 УК РФ окончательное нака­зание было назначено в виде четырех лет лишения свободы. В протесте в порядке надзора по данному делу был поставлен вопрос об отмене судеб­ных постановлений в связи с неприменением нормы УК РФ о наличии в действиях опасного рецидива, что повлекло назначение более мягкого наказания, чем следовало по закону. Судебная коллегия по уголовным де­лам Верховного Суда РФ протест удовлетворила, указав, что в этом случае суд в силу п. «б» ст. 12 УК РФ должен был признать в действиях Р. опасный рецидив и назначить наказание в соответствии с требованиями ч. 2 ст. 68 УК РФ, согласно которой срок наказания при опасном рецидиве преступ­лений не может быть менее двух третей максимального срока наиболее строго вида наказания, предусмотренного за совершенное преступление, т. е. не менее четырех лет лишения свободы.[17]

По два года лишения свободы за каждый мешок пшена — это и есть воплощение «социальной справедливости», вытекающее из института реци­дива в УК РФ. Не свидетельствует ли даже это о его чисто искусственном характере и о том, что институт рецидива находится в резком противоречии с реальностью и требует кардинального пересмотра?

Весьма слабым на прочность с позиций социальной реальности ока­зался и институт условно-досрочного освобождения, также основанный на категоризации.

Возможность условно-досрочного освобождения от наказания и заме­ны его более мягким в УК РСФСР 1960 г. связывалась, во-первых, с видом и сроком назначенного наказания; во-вторых, с характером совершенного преступления; в-третьих, с предшествующим до осуждения поведением лица. Эти составляющие более или менее полно отражали общественную опасность осужденного индивида и связывали с ней время возможного ус­ловно-досрочного освобождения.

Действительно, достаточно обратиться к истории возникновения этого института, чтобы убедиться в том, что он, безусловно, связан с личностью преступникам мерой назначаемого ему наказания.[18] На этом положении ос­новывалась концепция условно-досрочного освобождения и в уголовном праве советского периода. «Как бы строго индивидуально ни подходил суд к назначению наказания, он не в состоянии учесть все поведение осужден­ного во время отбывания наказания и точно определить тот срок, по исте­чении которого будет достигнуто исправление и перевоспитание. Для того чтобы наказание не превратилось в самоцель, чтобы всячески поощрять и стимулировать усилия осужденных по исправлению и перевоспитанию, советское законодательство дает возможность осужденному освободиться досрочно, т. е. до истечения срока наказания, назначенного судом».[19] Так вполне справедливо в свое время обосновывали сущность условно-досроч­ного освобождения ученые-юристы Ленинградского (Санкт-Петербургско­го) университета.

Однако эти истины оказались забытыми современным законодателем. Какая бы мера наказания ни была назначена осужденному, как бы ни ста­рался он доказать свое исправление, условно-досрочное освобождение в ко­нечном итоге зависит от категории, к которой отнесено совершенное им преступление. Предложим только одну возможную ситуацию, которая дает наглядное представление о последствиях такого законодательного подхода к условно-досрочному освобождению.

А., будучи ранее судимым за совершение тяжкого преступления, вновь осужден за совершение преступления средней тяжести к четырем годам и шести месяцам лишения свободы. Б. осужден за совершение тяжкого преступления к четырем годам лишения свободы. В соответствии со ст. 79 УК РФ к А. условно-досрочное освобождение может быть применено по от­бытии им одного года и шести месяцев назначенного наказания, а в отноше­нии Б. — по отбытии двух лет. В конечном итоге Б., представляющий мень­шую общественную опасность, по сравнению с А., о чем свидетельствует назначенное ему судом наказание, попадает в более худшие правовые усло­вия. Вместе с тем, несмотря на всю очевидную нелепость такого положения, оно разделяется учеными. Так, В. Н. Петрашев, касаясь вопроса о том, ка­кую часть наказания должен отбыть осужденный по совокупности преступ­лений, одно из которых относится к категории средней тяжести, а другое — к тяжкому, пишет: «...видимо, при исчислении данного срока необходимо исходить из того, что в совокупности наличествует тяжкое преступление. При этом решающую роль играет не размер (срок) наказания за тяжкое пре­ступление, входящее в совокупность, а наличие такого преступления в сово­купности, что обязывает суд придерживаться более жестких условий услов­но-досрочного освобождения...».[20] В действительности мы в очередной раз сталкиваемся с ситуацией, когда реальная действительность втискивается в несоответствующую ей законодательную конструкцию.

В УК РФ на категоризации преступлений построен также и институт судимости. Вместе с тем в ст. 86 УК РФ содержится положение, которое от­вергает саму идею такого построения. Так, в ч. 4 этой статьи указывается, что если осужденный в установленном законом порядке был досрочно ос­вобожден от отбывания наказания или неотбытая часть наказания была заменена более мягким видом наказания, то срок погашения судимости исчисляется исходя из фактически отбытого срока наказания с момента ос­вобождения от отбывания основного и дополнительного видов наказаний. Иными словами, если лицо было даже осуждено за преступление, отнесен­ное к категории тяжкого или особо тяжкого, но реально отбыло наказание в виде пяти лет лишения свободы, то срок погашения судимости будет составлять три года, поскольку в соответствии с ч. 3 ст. 15 УК РФ преступле­ния, максимальное наказание за которые не превышает пяти лет лишения свободы, отнесены к категории средней тяжести, а в п. «г» ч. 3 ст. 86 УК РФ установлен именно такой срок погашения судимости в отношении преступ­лений средней тяжести.

В результате данной новации вместо ясной по содержанию ст. 57 УК РСФСР законодатель предложил правоприменителю не совсем понят­ную по смыслу законодательную конструкцию. Как вполне обоснованно от­мечает В. А. Якушин, такой подход вряд ли оправдан.[21]

Этот небольшой анализ института категоризации преступлений в уго­ловном праве явно свидетельствует о его далеко небесспорном содержании. Однако, как представляется, за ним стоит более важная проблема — соотно­шение законодательной практики с наукой уголовного права. Принимая уголовно-правовые новеллы, законодатель предлагает их науке в качестве объекта исследования, и науке в свою очередь остается только констатиро­вать имеющиеся в них погрешности. Реальная жизнь требует обратного: уго­ловно-правовая наука должна предварительно исследовать законодательные проекты, моделировать ситуации по их применению, прогнозировать воз­можные правовые последствия и рекомендовать или не рекомендовать для принятия в качестве закона.