«Ответы на вопросы по философии»

Корреспондентная теория истины.

Классическая концепция истины (или концепция соответст­вия, корреспондируемости). Данная концепция истины является древнейшей, берущей свое начало от Платона и Аристотеля. Суть ее Платон выразил так: “Тот, кто говорит о вещах в соот­ветствии с тем, каковы они есть, говорит истину, тот же, кто говорит о них иначе, лжет”. Аналогичным образом понимание истины изложено в “Метафизике” Аристотеля. В такой общей формулировке с концепцией соответствия в принципе соглаша­лись и соглашаются большинство философов самых различных толков – материалисты и идеалисты, диалектики и метафизики.

    Однако классическая концепция истины в ее первозданном виде уже вскоре обнаружила по крайней мере два уязвимых места. Во-первых, встает вопрос, что понимать под самой дей­ствительностью, которая должна соответственно отразиться в наших знаниях. Если под действительностью понимается мир, объективно существующий вне нас, то классическая концепция приобретает материалистический характер; если же такого мира нет – характер меняется на диаметрально противоположный. Во-вторых, возникает связанная с первой проблема критерия истины: как проверить соответствие наших знаний действи­тельности? По мере развития научного познания объявилась еще одна проблема. дело в том, что наука все больше и чаще оказывается в сложных и сверхсложных познавательных ситуа­циях, когда нет прямого контакта с действительностью и ото­бражение ее осуществляется через многоступенчатое умозри­тельное (теоретическое) опосредование. В таких ситуациях ана­логия между отображаемым и его фотографией, копией стано­вится упрощающей истинную картину. Ведь человек в этих случаях имеет дело с миром не просто чувственно воспринимае­мым, но и концептуально осмысливаемым. Усложняется и про­блема критерия истины, потому что речь заходит об истинности общих суждений, являющихся логической формой выражения научных законов.

    Для классической концепции в ее первозданной, наивной форме указанные проблемы оказались неразрешае­мыми, и эта тупиковая ситуация стимулировала дальнейшее развитие теории истины по крайней мере в двух направлениях. С одной стороны, шел процесс совершенствования и раз­вития самой классической концепции истины, во многом свя­занный с диалектическим материализмом. Марксистская фило­софия, прежде всего, уточнила, сделала ясным и конкретным само понятие реальной действительности, которой должны соответствовать наши знания. В споре с субъективным идеализ­мом, который конечной реальностью признает наши собствен­ные ощущения, диалектический материализм ввел понятие объективной реальности, которая, в свою очередь, копируется, ото­бражается нашими ощущениями. Классическое понятие истины было им сохранено и конкретизировано в понятии “объективная истина “, содержание которой не зависит ни от человека, ни от человечества.

    Ни идеализм, ни домарксовский материализм не смогли правильно решить вопрос о критерии истины. Идеализм пото­му, что ищет критерий истины, фактически не выходя за преде­лы сознания, разума, а старый материализм, – не выходя за пределы чувственного созерцания. Правда, мысли о роли прак­тики как критерии истины высказывались Ф. Бэконом, Д. Дидро, Гегелем, Н.Г. Чернышевским, но не представляли собой еще цельного учения о практике вообще и о ее роли в процессе познания. Маркс и Энгельс, опираясь на созданное ими мате­риалистическое понимание истории и развивая мысли своих предшественников, создали концепцию, согласно которой практика выступаем как единственный объективный и всеобщий критерий истины.

    Критерий практики является одновременно и абсолютными относительным. Абсолютность критерия практики означает, что он является, во-первых, всеобщим, распространяющимся на все случаи проверки истинности знания, а во-вторых, единст­венным объективным критерием истины. Те же критерии, кото­рые часто тоже выдвигаются, например, экономность, удоб­ность, полезность теории, сами являются производными от ис­тинности теории. Теория экономна, полезна, удобна тогда, ко­гда она верно отражает действительность, а верность отражения проверяется практикой. Относительность критерия практики выражается в его неполноте. Это означает, что созданное нами идеальное отображение реальности не всегда будет полностью накладываться на объективный мир, ибо сама практика его не полностью охватывает. Кроме того, необходимо учитывать, что сама практика тоже есть процесс, и новые знания, следователь­но, надо соизмерять не только с прошлой и настоящей практикой, но и с тенденциями ее дальнейшего развития. Вспомним хотя бы историю возникновения неэвклидовых геометрий, тео­рии относительности, когда современники удивленно пожимали плечами, ибо уровень научно-технической практики не только не подтверждал истинность этих новых теорий, но и вроде бы говорил против них. И только позднее, когда человек вторгся в микромир, а затем и в мегамир, космос, практика не только подтвердила истинность взглядов Лобачевского, Римана, Эйн­штейна, но и использует их в качестве мощного орудия своего дальнейшего развития.

 

Конвенциональная теория истины.

Конвенционализм (лат. conventio – соглашение) – направление в философии науки, согласно которому в осно­ве научных теорий лежат произвольные соглашения (кон­венции) и их выбор регулируется соображениями удобства, простоты, полезности и так далее – критериями, не связанными с понятиями самой теории. Основоположник К. – Ж.А. Пуанкаре. В связи с появлением неевклидовых геомет­рий он охарактеризовал системы аксиом различных мате­матических теорий как соглашения, которые находятся вне поля истины или ложности. Предпочтение одной системы ак­сиом другой обусловлено принципом удобства. Единственное ограничение на их произвольный выбор состоит в требовании непротиворечивости. Развитие математической логики в 1930-х привело к усилению позиций К. С формально-логической точ­ки зрения для мира объектов возможны отличные системы классификаций. Так, согласно “принципу терпимости” Кар­напа, в основе данной научной теории может находиться любой “языковой каркас”, то есть любая совокупность пра­вил синтаксиса. “Принять мир вещей значит лишь принять определенную форму языка”. “Языковые формы” следует ис­пользовать с учетом их полезности, при этом вопросы, кото­рые касаются реальности системы объектов данной теории, по выражению Карнапа, оказываются сугубо внешними при­нятому “языковому каркасу”. Более крайней позицией явил­ся “радикальный конвенционализм” Айдукевича, в соответ­ствии с утверждением которого, отображение объектов в науке зависит от выбора понятийного аппарата (терминологии), причем этот выбор осуществляется свободно. В силу того, что К. ставит научные знания в зависимость от субъекта теоретического действия, направление прагматизма можно полагать примыкающим к общей традиции К. Соглашение, например, может быть проинтерпретировано через прагмати­ческое понятие “уверенности”. Также и Витгенштейн утвер­ждал, что математика не возможна без “веры” в то, что все ее предложения и формулы получаются или доказываются именно таким-то образом. Методологические концепции пост­позитивистского течения связывают научные теории со спо­собом деятельности научных сообществ, поэтому для объяс­нения динамики научного знания они используют К. К таким концепциям можно отнести и понятие “конкуренции науч­но-исследовательских программ” Лакатоса, и принцип “пролиферации” Фейерабенда, и некумулятивистскую историю науки Куна. В соответствии с ними, альтернативные науч­ные теории замкнуты в себе благодаря определенным согла­шениям внутри конкурирующих научных сообществ.

 

Прагматическая теория истины.

    Прагматическая концепция истины (от греч. “прагма” – дело, действие), берет свое начало в греческой софистике и древней китайской философии. Реальность внеш­него мира, считают прагматики, недоступна для человека, ибо он непосредственно имеет дело только со своей деятельностью. Поэтому в качестве единственного критерия истины может вы­ступать только эффективность, практическая полезность зна­ния. Следовательно, истиной является то, что удовлетворяет субъективные интересы индивида. Небезынтересно отметить, что прагматизм в его оформившемся виде возник в стране, яв­ляющейся общепризнанным эталоном деловитости, в CШA (семидесятые годы ХIХ века), в трудах Чарлза Пирса, а затем Уильяма Джемса и Джона Дьюи. Рассуждения прагматиков не­сут в себе изрядный заряд субъективизма. Во-первых, истиной часто выступает знание, не представляющееся непосредственно полезным. Ученому, добывавшему истину, далеко не всегда дано знать, отзовется ли она полезностью. Во-вторых, то, что полезно для одного, может быть бесполезным и даже вредным для другого. В-третьих, то, что полезно сегодня, завтра может оказаться вредным. И тем не менее в прагматизме рациональ­ное зерно тоже налицо: истина (да и сам процесс ее добывания) включает в себя прагматический момент, но не сводится к нему.

    Это теория связана с прагматизмом – фи­лософским учением, рассматривающим действие, целесообраз­ную деятельность в качестве наиболее яркого свойства чело­веческой сущности. Представителями П. являлись Пирс (автор термина), Джемс, Дьюи (версия П. – инструментализм), и др. Рождение П. традиционно связывается с усилиями группы сотрудников Кембриджа в 70-х XIX века (“метафизическо­го клуба” по Пирсу). Ценность мышления, согласно П., обу­словливается его действенностью, эффективностью как средства для достижения успеха, для решения жизненных задач. Мышление – средство приспособления организма к окружающей среде с целью успешного действия. Содержание знания определяется его практическими последствиями. Пирс трансформировал дискуссии о знании в проблематику веры – готовности к действованию тем или иным образом. Акцент процесса миропостижения т.обр. перемещался от модели “не­знание – знание” к схеме “сомнение – коллективная либо социальная вера”. Если исследователь знает, какие практи­ческие следствия в состоянии продуцировать объект поня­тия, то понятие о них всех и явится полным понятием объ­екта. Философские споры разрешимы через сопоставление практических следствий той или иной теории. Функция фи­лософии – по Джемсу – в уяснении того, какая разница для меня и для вас, если та, а не иная модель мира являет­ся истинной. “Реконструкции философии” в духе П. предпо­лагала отказ от изучения основ бытия и познания в пользу отработки методов разрешения разнообразных проблемных ситуаций жизни. Согласно Джемсу, “в качестве истины, ко­торая может быть принята, прагматизм признает лишь одно то, что наилучшим образом руководит нами, что лучше все­го приспособлено к любой части жизни и позволяет лучше всего слиться со всей совокупностью опыта”. Соответствен­но: “... гипотеза о Боге истинна, если она служит удовлетво­рительно...” (Джемс). Таким образом, истина оказывается не отдельной категорией, а одной из разновидностей добра. Этика П. предполагала постепенное улучшение общественного устройства (принцип “мелиоризма”). Развивался П. преиму­щественно в CШA, вплоть до Второй мировой войны занимая ведущие позиции в интеллектуальной и образовательной тра­дициях.

     

Марксистская теория истины.

Марксистская гносеология дает свое понимание истины. Объективность истины В. И. Ленин связывает со следующими положениями:

1)         источник знания – объективная реальность;

2)         качества субъекта сами по себе не определяют истин­ность утверждаемого суждения;

3)         вопросы истинности не решаются арифметическим большинством; истина субъективна по форме своего выраже­ния, носителем ее является человек;

4)         категории для выражения, обозначения истины не со­здаются произвольной игрой воображения, а сформированы длительной эволюцией науки и социума;

5)         истина есть процесс;

6)         истина всегда носит конкретный характер.

    В марксизме разработаны категории абсолютной и относительной истины. Абсолютное выражает момент устойчи­вости, неизменное в явлениях. Относительное – изменчиво, преходящее в знаниях в связи с ростом новых фактов, теории.

    Несовпадение представлений субъекта с отражаемым объек­том приводит к заблуждению, неистине. Знание должно соот­ветствовать предмету исследования. Истина и заблуждения не просто противоположности, они связаны друг с другом, переходят друг в друга и являются усло­вием развития знания. Заблуждения – спутник научного работника и ученого вовсе эпохи. Попытка создать вечный двигатель предшествовала открытию закона сохранения и превращения энергии. Идеи эфира, теплорода были предпосылкой развития волновой опти­ки и электродинамики, а также физического учения о тепловых процессах. Но бывают и более жесткие ситуации, когда иска­ние истины не приводит к ней, а дает в результате заблужде­ние.

    Стремление к истине должно быть связано с ее критерием. Часть мыслителей (скажем, агностики) отрицали такой критерий. Другие считали, что таковым может быть опыт человека, т. е. его ощущения; третьи полагали, что ясность и самооче­видность суждений суть их критерий. Согласно К. Попперу, истинное подтверждение может проистекать только из неудач всех попыток опровергнуть данную теорию. Марксизм считает, что практика – основа, цель и крите­рий истины.

    Практика, будучи критерием истины, не является абсолют­ным критерием истины. Практика осмысливает общее направ­ление путей, ведущих к решению проблемы критерия истинности. Важное значение при определении истинности проти­воречащих друг другу теорий могут сыграть так называемые вторичные критерии.

    Таковыми принято считать принцип простоты и непротиво­речивости теории, принцип красоты и изящества, принцип плодотворности и эффективности. Принцип простоты пред­полагает, что в основу теории должно быть положено на­именьшее количество независимых понятий с тем, чтобы полу­чить остальные как следствие исходных. Простота не есть не­что абсолютное. Теория может быть проста с точки зрения ко­личества общих идей и принципов, в другом отношении она может быть сложной, например, с точки зрения применяемого математического аппарата. Принцип простоты, как вторичный критерий, применяется в научном знании в единстве с дру­гими критериями. При выборе любой теории предпочтение от­дается той, которая более проста, экономична, непротиворечи­ва. Вторичные критерии не заменяют основного – практику, а дополняют его.

 

Понятие метода. Основания метода.

Понятие метод (от греч. слова “методос” - путь к чему-либо) означает совокупность приемов и операций практического и теоретического освоения действительности. Метод вооружает человека системой принципов, требований, правил, руководствуясь которыми он может достичь намеченной цели. Владение методом означает для человека знание того, каким образом, в какой последовательности совершать те или иные действия для решения тех или иных задач, и умение применять это знание на практике. Существует целая область знания, которая специально занимается изучением методов и которую принято именовать методологией. Методология дословно означает “учение о методах” (ибо происходит этот термин от греч. слов: “методос” - метод и “логос” - учение). Изучая закономерности человеческой познавательной деятельности, методология вырабатывает на этой основе методы ее осуществления. Важнейшей задачей методологии является изучение происхождения, сущности, эффективности и других характеристик методов познания.

    Сущность философии как формы теоретического сознания опре­деляется не только предметом, но и методом. Проблема выделения общего философского метода достаточно сложна. Это проблема оснований метода. Философия представляет собой прежде всего работу разума – это размышление, или рефлексия. Философская рефлексия – это особое понимание мира посредством его познания и переживания, когда познанные закономерности преломляются сквозь призму ин­тересов человека, а ценностно-эмоциональное восприятие мира под­вергается рациональному осмыслению. Это поиск логических и иных (нравственных, ценностных, эмоциональных и пр.) оснований и форм духовной жизни культуры в целом. Конкретное осуществление рефлексии может быть различным, что и создает богатство философских подходов к миру. Характер­ными примерами специфики философской рефлексии могут слу­жить постановка и разработка Платоном проблемы относительно самостоятельной и устойчивой жизни понятий, картезианское ра­дикальное сомнение, кантовская проблема априорных условий познания. В то же время разнообразие подходов реализуется в рамках относительно единой философской проблемати­ки, приводя к постоянному обогащению философской рефлексии новыми методами. Таким образом, осуществляется процесс само­познания и самосознания Человека и человеческой культуры в це­лом.

    В истории философии конкретными вариантами философской рефлексии выступали: диалектика (у Платона, средневековых схолас­тов и Гегеля); радикальное сомнение (у Декарта); априорное познание и критика разума (у Канта); материалистическое понимание исто­рии (у Маркса); материалистическая диалектика в марксизме и т.д.

    Важная особенность проблемного поля философии – широкий исходный базис, на который она опирается в своих исследованиях. Материалом для ее выводов могут служить и результаты всего научного познания и знания, в том числе полученные через “вне­теоретические” формы постижения мира, и даже отдельные фак­ты, которые тоже могут быть подвергнуты философской интер­претации. В качестве последних можно говорить о тех фактах, ко­торые носят устойчивый, массовидный характер, “вечные фак­ты”, факты социального и жизненного опыта. Кроме того, фило­соф размышляет над теми фактами, которые по тем или иным причинам не получили или принципиально не могут получить сво­его объяснения в науках. Существует и прямо противоположный взгляд на данную проблему, согласно которому философия как форма рационального познания должна опираться лишь на теоре­тические выводы наук.

    Для философии как мировоззрения важно ее отношение к обы­денному сознанию. Одна из задач философии, как мы отмечали, – выдвижение системы ценностных ориентиров, по которым должны жить человек и общество. Философия не должна замыкаться в са­мой себе. Борясь с предрассудками здравого смысла, она не игнориру­ет то положительное, что в нем имеется. Это помогает ей ориентиро­ваться на интересы человека, в том числе на ценностно-эмоциональ­ное переживание им бытия. Если наука стремится в максимальной степени отвлечься в познании от конкретного человека, что прида­ет “чистоту” ее теориям и объективность ее результатам, то филосо­фия принципиальным образом неотделима от субъекта. Осознавая себя как личность, человек глубже познает и понимает мир.

    Не случайно процесс обучения философии кардинально отлича­ет обучения конкретной науке. Здесь огромное значение придается истории предмета, которая не только знакомит с развитием философских проблем и их хронологией, но и является собствен­ным проблемным полем философских исследований. В науке знание ее истории является лишь вспомогательным и не всегда обязатель­ным. Можно усвоить теорию относительности Эйнштейна, не зная каких-либо тонкостей истории физики. Последняя по времени на­учная теория считается, как правило, и наиболее истинной, тогда как в философии ее концепции не устаревают и могут быть в лю­бой момент затребованы сознанием человека и общества.

    Дело в том, что задача конкретной науки состоит в получении конечного знания. Его может со временем заменить более истинное, более адекватное, но само оно остается в истории как нечто завер­шенное. Философия, кроме получения общих знаний, исходит так­же из задачи понимания мира, которое модифицируется в зависи­мости от изменения исторического контекста и социокультурной ситуации. Кроме того, широкий “квазиэмпирический базис” позволяет философии выполнять ряд познавательных функций по отноше­нию к науке. В противном случае она могла бы возвращать науке лишь то, что у нее взяла, хотя, может быть, и в более логически рафинированном виде. Особый интерес представляет сам процесс философствования, философской деятельности, которая также носит специфический характер, отличающий ее от естественных наук и ставящий в осо­бое положение среди наук гуманитарных.

 

Идея развития, ее методологическое значение. 

Развитие – характеристика качественных изменений объектов, появления новых форм бытия, инноваций и нововведений и сопряженная с преобразованием их внутренних и внешних связей. Выражая прежде всего процессы измене­ний, Р. предполагает сохранение (системного) качества раз­вивающихся объектов. Концепции Р. тесно связаны с пони­манием процессуальности и исторической изменчивости систем и явлений. В социологии первоначальное осознание прецес­суальности было связано с введенным Контом соотношением социальной статики и социальной динамики, а осознание историчности – с разработкой Марксом гегелевского прин­ципа единства логического и исторического. Причем изна­чально эти две установки практически никак концептуально не соотносились между собой, а наоборот, чаще противопос­тавлялись друг другу. Само общество описывалось при этом в различных концептуальных моделях, вводивших свои по­нимания идеи Р.: организмической (линия Спенсера, в кото­рой уже разделялась структура как строение (форма) целого, и функция – как способы деятельности и трансформации целого); системной (линия Дюркгейма с двумя продолже­ниями: функциональным императивизмом Парсонса и функ­циональным структурализмом Мертона); системно-процессу­альной (линия Сорокина, введшего представление о процессе как любом виде модификаций и трансформаций, касающих­ся как количественных, так и качественных параметров объ­екта или системы); альтернативных (по отношению к пре­дыдущим) моделях (линия символического интеракционизма (нет социальных структур, есть структуры взаимодействия), линия Бурдье (анализ взаимодействующих социокультурных полей); цивилизационной (линия Тойнби и Шпенглера) – локализация разных типов Р. в самодостаточных социокуль­турных целостностях); стадиальной (линия Маркса – Р. как смена способов производства, конституирующих особые це­лостности – общественно-экономические формации). Пробле­ма Р. связывается в этих моделях с: цикличностью или на­правленностью (линеарной или нелинеарной) процессуальных изменений; их одно- или многовекторностью (факторностью в “теории факторов”); их однозначной (естественноисторической) предзаданностью или возможностью альтернатив; с эволюци­онным или скачкообразным (революционным) характером со­циокультурных изменений; с мерой их “искусственности” (ор­ганизуемости) и “естественности”. Все эти дихотомии синтезируются в основополагающей проблеме любой теории Р. – критериях оценки качества изменений (дополнитель­ная задача – понимание самого этого качества). Часть моде­лей связывает Р. с идеей прогресса – эволюционным или революционным, линеарным или нелинеарным приращени­ем качества. Это порождает проблемы: выбора критериев(прогресс разума, технический прогресс и т.п.); обоснова­ния их безусловности и “нулевой” (исходной) точки отсче­та; применимости за пределами рассматриваемой области (есть ли прогресс техники, например, одновременно и про­гресс нравственности и т.д.); определения временной (доста­точно длительной) перспективы, позволяющей увидеть “последствия” Р.; универсальности данного типа Р. для ирных социокультурных систем и т.д. Таким образом, понятие про­гресса оказывается выходящим за пределы рационального обоснования и фундирующим идеологические концепции. Дру­гая часть моделей пытается избегать отождествления Р. с прогрессом и задавать формальные основания Р. и критерии его оценки, что позволяет выделять в процессах Р. как нара­щивание, так и потерю качества, которое важно удержать в социокультурной системе для поддержания ее идентичности и целостности. Тогда Р. во многом отождествляется с процессуальной изменчивостью и противопоставляется фазам консер­вации и (или) стагнации социокультурных целостностей, свя­занных, как правило, с их переструктурацией функциональными (или) смысловым переопределением, меняющим вектора из­менений. Одна из первых попыток задания формальных кри­териев Р., нашедшая в дальнейшем широкую поддержку и породившая целый ряд переинтерпретаций, связана с идеей Спенсера о Р. как усложнении элементного состава и диффе­ренциации структур и функций, организации взаимодействия и отношений между людьми. В этом же смысле можно трак­товать идею Поппера об открытых и закрытых типах об­ществ, что предполагает разные критерии Р. в закрытых и открытых социокультурных системах и задает общую линию изменений – от структур закрытого типа к открытым. Это позволяет обосновывать формальные требования, которым должна удовлетворять система открытого типа и класть их в основу конкретных анализов и программных проектов Р. Культурология конца 20 в. активно разрабатывает до­полнительную к формальному типу задания понятия Р. идею полифоничности и многомерности Р., а также его разнотип­ности в традиционных и нетрадиционных обществах. Осо­бые области в современных анализах Р. – концепции мо­дернизации и социокультурных трансформаций.

    Суть принципа развития может быть выражена в сле­дующем: как бы ни сочетались прогрессивные, регрессив­ные и одноплоскостные изменении, любой объект или сам проходит стадию прогрессивного развития, или входит в другой объект, проходящий такую стадию. Развитие мате­рии и сознания, взятое в целом, отличается безусловной прогрессивной направленностью, восхождение от низше­го к высшему. Оно есть бесконечное движение по восходя­щей спирали, движение противоречивое, включающее в себя отступления, возвращения назад. Однако в целом - это движение от форм простых к формам более сложным, от систем примитивных к высокоорганизованным. В отличие от движения как изменения вообще разви­тие должно быть понято как самодвижение, т.е. как такой процесс, источники которого были заложены в самом раз­вивающемся предмете. Развитие возникает в результате борьбы противоположностей как друг друга обуславливаю­щих и друг друга отрицающих крайностей. Другим отли­чительным признаком развития является то, что развитие в отличие от движения выступает как необратимый, направ­ленный закономерный процесс изменений. Всеобщая универсальная связь и взаимодействие явлений и процессов должна найти свое адекватное отражение во взаимодейст­вии человеческих понятий.

    Признаки развития: 1) качественный характер изменений, 2) их необратимость и 3) направленность. Ни один из этих признаков не является, как мы видели, достаточным для определения развития. Недостаточны и какие-либо два из них. Отмеченные признаки развития необходимы и достаточны для отграничения данного типа изменении одновременно от хаотических изменений, механических движений, круговоротов и функционирова­ния. Указание на эти три признака и должно составлять исходное определение понятия развития. Критерий развития – комплексный. Исходное определение данного понятия следующее: развитие –это направленные, необратимые качественные изменения системы. дан­ное определение достаточно, чтобы вычленять любые развивающиеся системы. При необходимости же учесть специфику диалектической концепции развития это определение может быть расширено посред­ством указания на внутренний механизм развития. В таком случае развитие – это качественные, необратимые, направленные изменения, обусловленные противоречиями системы.

 

Диалектическая и эволюционная концепция развития.

Развитие есть объективное явление, феномен материальной и ду­ховной реальности. Оно в известном отношении не зависит от субъекта познания, субъект же познает и оценивает этот процесс. Сложность развития и другие причины обусловливают неоднозначность его трак­товок, разнообразие его интерпретации. Остановимся на рассмотрении некоторых основных концепций развития (“моделей диалектики”).

    Одной из первых в истории философии была классическая модель диалектики, представленная трудами немецких философов ХVIII–ХIХ веков – Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля. Это была рационалистическая, логико-гносеологическая модель диалектики.

    Диалектика есть общая теория развития‚ учение о развитии и свя­зях бытия. Она исследует причины развития, его механизм и направ­ления. При изучении связей диалектика акцентирует внима­ние на связях всеобщих, устойчивых. повторяющихся, необхо­димых. Слово “диалектика” впервые применил Сократ, обозначавший им свой метод философствования. Диа­лектику Сократ любил сравнивать с майевтикой, так как диалектика - такой способ рас­суждений‚ в результате которого вскрываются внутренние про­тиворечия в речи противника или в исследуемом воззрении отбрасываются мнения, которые ведут к противоречивым след­ствиям. Это позволяет выявить те мнения, которые ведут к зна­нию, истине. Таким образом и осуществляется “родовспоможе­ние” или помощь рождению истины. Сократ полагает, что про­буждая в других стремление к истине, он продолжает в нрав­ственной области дело своей матери, повитухи Фенареты. Но еще ранее, чем появилось само слово “диалектика” и значение его как метода философии, начала складываться диалектичес­кая теория в философии античности. Уже древние мыслители исходили из представления о космосе как мировом завершенном целом, пребывающем в покое; внутри этого целого вечно совершаются непрерывные процессы изменения, становления. В смысле, близком к современному, понятие диалек­тики впервые употребил Гегель, трактовавший ее как уме­ние отыскивать противоположности в развитии действитель­ности, т.е. как учение о развитии через противоречие. Гегель придал диалектике наиболее развитую и со­вершенную форму. Гегель характеризовал диалектику как движущую душу истинного познания, как принцип, вносящий в содержание науки внут­реннюю связь и необходимость. Заслуга Гегеля, по сравнению с его предшественниками, состоит в том, что он дал диалектический ана­лиз всех важнейших категорий философии и сформировал три ос­новных закона: закон перехода количественных изменений в каче­ственные, закон взаимопроникновения противоположностей и закон отрицания отрицания. Рассмотрим кратко содержание этих законов. Закон перехода количественных изменений в качественные описывает механизм саморазвития. Гегель дал, прежде всего, опре­деление категорий качества, количества и меры, считая их тремя формами начальной ступени бытия идеи. Качество Гегель характе­ризовал как тождественную с бытием внутреннюю определенность. Качество – это внутренняя определенность предмета, явление, кото­рое характеризует предмет или явление в целом. Качественное сво­еобразие предметов, явлений выступает, прежде всего, как их спе­цифика, оригинальность, неповторимость, как то, что отличает дан­ный предмет от другого. Качество любого предмета, явления, по Гегелю, определяется через его свойства. Свойства предмета – это способность его опре­деленным образом соотноситься, взаимодействовать с другими предметами. То есть свойства проявляются в отношении между предметами, явлениями, и т.д. Сами по себе свойства не существуют. Глубинной основой свойств является качество того или иного пред­мета, т.е. свойство – это проявление качества в одном из многих от­ношений данной вещи к другим вещам. Качество выступает как внутреннее основание всех свойств, присущих данной вещи, но это внутреннее основание проявляется только при взаимодействии данного предмета с другими предмета­ми. Число свойств у каждого предмета теоретически бесконечно, ибо в системе универсального взаимодействия возможно бесконеч­ное количество взаимодействий. Различия между свойствами предмета и его качествами всегда относительны, ибо, то, что явля­ется свойством в одном отношении, становится качеством в другом отношении. Количество Гегель определял как внешнюю для бытия опре­деленность, видел в нем нечто относительно безразличное для той или иной вещи. Например, дом остается тем, что он есть, независимо от того, будет ли он больше или меньше и т.д. Вместе с тем, Гегель рассматривал качество и количество как взаимопроникающие противоположности и считал, что как нет качества без количественных характеристик, так нет и не может быть количества, абсолютно ли­шенного качественной определенности. Непосредственное конкретное единство качества и количест­ва, качественно определенное количество Гегель выражал в катего­рии меры. Мера – это не просто указатель на единство качества и количества в виде их связи друг с другом, но и указание на опреде­ленное соответствие их друг другу. Мера – это единство качествен­ной и количественной определенности предмета, показатель того, что одному и тому же качеству может соответствовать определенный диапазон количественных характеристик. Следовательно, по­нятие меры показывает, что качеству принадлежат не каждые, а лишь определенные количественные значения. Предельные коли­чественные значения, которые может принимать данное качество, границы количественных интервалов, в рамках которых оно сущест­вует, называются границами меры. Гегель писал, что те или иные предметы и явления могут изменяться – уменьшаться или увели­чиваться – в количественном отношении, но если эти количествен­ные изменения протекают в границах специфической для каждого предмета и явления меры, то их качество остается прежним, неизменным. Если же подобное уменьшение или увеличение перейдет границы, выйдет за пределы своей меры, то это необходимо приведет к изменению качества: количество перейдет в новое качество. Так, например, “степень температуры воды, – писал Гегель, – сначала не оказывает никакого влияния на ее капельножидкое состояние, но затем, при возрастании или уменьшении температуры достигается точка, на которой это состояние сцепления качественно изменяется, и вода переходит с одной стороны, в пар, и, с другой – в лед”. Показывая переход количества в качество, Гегель обращал внимание на обратный процесс, выраженный этим законом, а имен­но, на переход качества в количество. Эти взаимопереходы Гегель рассматривал как бесконечный процесс, который, по его мнению, со­стоит в том, что количество, переходя в качество, отнюдь не отрица­ет качества вообще, но отрицает лишь данное определение качество, место которого одновременно занимает другое качество. Это вновь образованное качество означает новую меру, то есть новое конкрет­ное единство качества и количества, которое делает возможным дальнейшее количественное изменение нового качества и переход количества в качество. Гегель показал, что переход от одной меры к другой, от одного качества к другому совершается всегда в результата перерыва по­степенного количественного изменения, в результате скачка. Скачок – это всеобщая форма перехода от одного качественного состо­яния к другому. Гегель характеризует скачок как сложное диалек­тическое состояние. Скачок – это единство бытия и небытия, означающее, что старого качества уже нет, а нового качества еще нет, и одновременно, прежнее качество еще есть, а новое – уже есть скачок – это состояние борьбы нового со старым, отмирание преж­них качественных определенностей и замена их новыми качествен­ными состояниями. Не существует другого вида перехода от одного качественного состояния в другое помимо скачка. Однако скачок мо­жет принимать бесконечное многообразие форм в соответствии со спецификой той или иной качественной определенности. Второй закон диалектики – закон взаимопроникновения противоположностей вскрывает в развитии его внутренний источ­ник, импульс, побудительную силу. Основой всякого развития, с точ­ки зрения этого закона, является борьба противоположных сторон, тенденций того или иного процесса, явления. При характеристике действия этого закона Гегель оперирует категориями: тождество, различие, противоположности, противоречия. Тождество – категория выражающая равенство объекта са­мому себе или нескольких объектов друг другу. Различие – это ка­тегория, выражающая отношение неравенства объекта самому себе или объектов друг другу. Противоположности – это категория, от­ражающая взаимоотношения таких сторон объекта или объектов друг с другом, которые коренным образом отличаются друг от друга. Противоречие – это процесс взаимопроникновения и взаимоотри­цания противоположностей. Категория противоречия является центральной в данном за­коне. При раскрытии действия этого закона, прежде всего, Гегель подчеркивал существование связи и взаимодействия между проти­воположностями. Он доказывал, что истинные действительные противоположности постоянно находятся в состоянии взаимопроникновения, что они представляют собой движущиеся, взаимосвязанные и взаимодействующие тенденции и моменты. Неразрывная взаимо­связь и взаимопроникновение противоположностей выражаются в том, что каждая из них, в качестве своей противоположности, имеет не просто некую иную, а свою иную противоположность и существу­ет как таковая лишь постольку, поскольку существует эта ее противоположность. Взаимопроникновение противоположностей Гегель показывал на примере таких явлений как магнетизм и электричест­во. “Северный полюс в магните, – писал он, – не может быть без южного. Если разрежем магнит на две половины, то у нас не окажет­ся в одном куске северный полюс, а в другой южный. Точно также и в электричестве положительное и отрицательное электричество не суть два различных, отдельно существующих флюида”. Другой неотъемлемой стороной диалектического противоре­чия является взаимное отрицание сторон и тенденций. Именно по­этому, стороны единого целого суть противоположности, они нахо­дятся не только в состоянии взаимосвязи, взаимообусловленности, но и взаимоотрицания, взаимоисключения, взаимоотталкивания. Гегель подчеркивал, что противоположности в любой форме их кон­кретного единства находятся в состоянии непрерывного движения и такого взаимодействия между собой, которое ведет к их взаимным переходам друг в друга, к развитию взаимопроникающих противо­положностей, взаимопредполагающих одна другую и в то же время борющихся, отрицающих друг друга. Именно такого рода взаимоот­ношения противоположностей Гегель называл противоречиями. Противоречия, согласно учению Гегеля, являются внутренней основой развития мира. Развитие представляет собой процесс ста­новления, обострения и разрешения противоречий. Попробуем опи­сать этот процесс. Каждый предмет первоначально существует как тождество самому себе, в котором содержатся определенные разли­чия. В начале различия носят несущественный характер, затем превращаются в существенные и, наконец, переходят в противоположности. Противоположности, в данном случае, отражают взаимо­отношения таких внутренне присущих любому предмету сторон, ко­торые равным образом отличаются друг от друга, но своими действи­ями, функциями одновременно обусловливают и исключают друг друга. Развитие противоположностей достигает стадии противоречия, которая фиксируется моментом единства и борьбы противопо­ложностей. Вот эта стадия становления противоречия, которая ха­рактеризуется конфликтом, острым противостоянием сторон, раз­решается переходом противоположностей не только друг к другу, но и в более высокие формы развития данного предмета. Разрешение любого конфликта противоречий представляет собой скачок, каче­ственное изменение данного объекта, превращение его в качествен­но иной объект, отрицание новым объектом старого, возникновение новых, иных противоречий, присущих объекту нового качества. Третий закон диалектики – закон отрицания отрицания от­ражает, по Гегелю, общий результат и направленность процесса развития. Всяческое отрицание означает уничтожение старого качества новым, переход из одного качественного состояния в другое. Однако, отрицание, по Гегелю, не просто уничтожение старого новым. Оно об­ладает диалектической природой. Эта диалектическая природа про­является в том, что отрицание представляет собой единство трех ос­новных моментов: 1) преодоление старого; 2) преемственность в раз­витии; 3) утверждение нового. Отрицание отрицания в двойном виде включает в себя эти три момента и характеризует цикличность развития. Эту цикличность Гегель, прежде всего, связывал с прохождением в процесса разви­тия трех стадий: утверждение или положение (тезис), отрицание или противоположение этого утверждения – (антитезис) и, нако­нец, отрицание отрицания, снятие противоположностей (синтез). Эту существенную сторону действия закона – отрицание отрицания – Гегель демонстрирует как на абстрактном уровне, уровне движения чистой мысли, так и на конкретных примерах. Процесс от­рицание отрицания, как чисто логический процесс, складывается, по Гегелю, так, что мысль сначала полагается, затем противополагает­ся самой себе и, наконец, сменяется синтезирующей высшей мыс­лью, в которой борьба снятых ею предыдущих мыслей, как противо­положностей, является движущей силой дальнейшего развития ло­гического процесса. На уровне природы действие этого закона Гегель иллюстрирует на примере роста растения. Берем, например, зер­нышко овса. Бросим его в землю. Из него, прорастает стебель, отри­цающий это зернышко. Стебель через какое-то время начинает ко­лоситься и дает новое зерно, но уже в десятикратном и более разме­ре. Произошло отрицание отрицания. Гегель придает значение этому тройственному ритму, но не сводит цикличность в этой “триаде”. Главное в этой цикличности со­стоит в том, что в развитии осуществляется повторение прошлого, возвращение к исходному состоянию, “якобы к старому”, но на прин­ципиально иной качественной основе. Поэтому процесс развития но­сит поступательный характер. Поступательность и повторяемость придают цикличности спиралевидную форму. Это означает, что про­цесс развития представляет собой не прямую, а восходящую линию, обязательно включающую в себя возврат, “якобы к старому”, и пере­ходящую на новую, более высокую ступень. Каждая новая ступень богаче по своему содержанию, поскольку она включает в себя все лучшее, что было накоплено на предшествующей ступени. Этот про­цесс обозначен в гегелевской философии термином “снятие”. Таким образом, процесс развития характеризуется поступательным дви­жением расширяющейся спирали. Помимо диалектического истолкования категории и разработ­ки трех законов, диалектический метод Гегеля включает в себя так­ие принципы анализа действительности, как восхождение от абст­рактного к конкретному, соответствие исторического и логического, всесторонности и другие.

    Од­нако сам Гегель оказался в парадоксальной ситуации. Доказав универсальность диалектического принципа - при­нципа развития, раскрыв его всеобщий механизм и источ­ник -  возникновение и борьбу противоположностей, он вместе с тем отрицал развитие в природе. У Гегеля приро­да не развивается, а лишь разнообразится. Тем временем идея развития прочно утвердилась в естествознании. Открытия клеточного строения органического вещества, закона сохранения и превращения энергии, эво­люционной теории Дарвина полностью подтвердили выдви­нутые философией предположения о всеобщности разви­тия всех сфер универсума. Диалектика стала пониматься как учение о всеобщей связи и развитии. И если десятки специальных наук изу­чают многочисленные процессы возникновения и разру­шения от химических соединений до организмов и госу­дарств, и ни одна из них не может ответить на вопрос о характере изменений и развития универсума в целом, то диалектика имеет своим предметом именно универсаль­ные всеобщие закономерности, охватывающие природу, общество и мышление. Диалектика понимается как уче­ние “о всеобщих законах движения и развития природы, человеческого общества и мышления”, “учение о развитии в его наиболее полном, глубокому свободном от од­носторонностей виде”. Центральной проблемой диалекти­ки является проблема развития. Современная диалектика оформлялась на основе обоб­щения огромного фактического материала. Причем она обобщает материал не отдельной области знаний, а сово­купность фактов бытия природы и всемирно-исторической практики и опирается на потенциал всего человеческого познания, на данные истории и достижения современного научно-технического прогресса. Само развитие не есть элементарный процесс коли­чественного увеличения или уменьшения и не может быть изображено так движение от структуры с n количеством элементов к структуре с n + 1 или n - 1 элементов. В про­цессе развития элементы могут возникать и исчезать, а видимые качественные изменения могут иметь место и без изменения числа элементов, за счет трансформации харак­тера взаимоотношения между ними. Под развитием в об­щем случае понимаются необратимые, направленные, ка­чественные изменения. Существуют три типа подобных изменений:

q      переход объекта из качественного состояния одной степени сложности в другое качественное состояние той же степени сложности - так называемое одноплоскостное развитие,

q      переход объекта из качественного состояния боль­шей степени сложности в другое качественное состояние меньшей степени сложности - регрессивное развитие,

q      переход объекта из качественного состояния мень­шей степени сложности в качественное состояние большей степени сложности - прогрессивное развитие.

    В западноевропейской философии сформировалась еще одна кон­цепция, называемая “творческий эволюционизм” или “эмерджентизм”. В литературе отмечаются следующие главные идеи этого течения. Во-первых, “творческая эволюция” строится на основе признания факта возникновения нового качества, несводимого к исходному; признается “взрывообразный”, быстрый скачок. Во-вторых, новое качество высту­пает результатом внутренней “творческой силы”, по-разному называе­мой и по-разному истолковываемой. В-третьих, несводимые друг к другу более высокие ступени не могут быть предсказаны исходя изначальных качеств. В-четвертых, благодаря творческой эволюции в действительности образуется система уровней эволюции, сформиро­вавшихся в итоге внезапных скачков.

    В книге “Эмерджентная эволюция” Л. Моргана, изданной в 1922 г., различались (как и в некоторых других работах эмерджентистов) два понятия – “результант” и “эмерджент”. Результант соотносился с сум­мативным типом изменений, определяемым арифметическим сложе­нием исходных элементов, эмерджент – с интегративным изменением, несводимым к исходным. Свойства первого могут быть предсказаны априорно: общий вес двух предметов определяется путем простого сложения их индивидуального веса (без обращения к непосредствен­ному взвешиванию). Свойства же эмерджентов могут быть определены лишь апостериорно: свойства воды не могут быть предсказаны лишь на основе свойств водорода и кислорода. Это говорит о существовании внезапных изменений, не детерминированных материальными, при­родными силами.

    Сторонники эмерджентной трактовки развития подменяют реаль­ную, онтологическую характеристику процесса возникновения нового качества познавательной (причем чисто отрицательной) ею характери­стикой. Но познавательный аргумент несостоятелен: результанты тоже определяются в результате опыта, а многие эмердженты наука способна эффективно предсказывать. Наряду с ошибочностью такой аргументации в эмерджентизме, конечно, схва­чена одна из специфических черт познания суммативных и целостных систем.

Однако дело не столько в этом, сколько в том, что абсолютизируя этот реальный момент, сторонники эмерджентной концепции обраща­ются затем к некоей “творческой силе”, якобы находящейся внутри исходных материальных элементов или в связи с ними. Такую силу Л. Морган усматривает в Боге. Он признает, с одной стороны, физиче­ский мир, а с другой – “нематериальный Источник всех изменений в нем”, включенность физических событии “в Бога, от которого весь эволюционный процесс в конечном счете зависит”. А. Бергсон писал: “Сознание или сверхсознание – это ракета, потухшие остатки которой падают в виде материи; сознание есть также то, что сохраняется от самой ракеты и, прорезая эти остатки, зажигает их в организмы”. “Жизненный порыв”, лежащий с его точки зрения в основании “творческой эволюции”, представляет собой самопроизвольную активность, последствия которой непредсказуемы.

    Следует, однако, учитывать, что не всякая эмерджентистская трак­товка природы обязательно должна быть соединена с идеализмом. Пример тому – американский философ Рой Вуд Селларс (1880–1973). Он рассматривал мир как самодвижущуюся динамическую систему, признавал возможность предвидения и познания закономерностей возникновения новых качеств. В основе анализа скачков – материальные причинные факторы. Полагая, что новые качества возникают в единстве структуры и функций, Р. В. Селларс вместе с тем не обращался к действию диалектического закона перехода количества в качество и не принял диалектическую трактовку проти­воречия как движущей силы развития. Такова вкратце суть эмерджентизма; главная ее черта – абсолюти­зация скачков в развитии, причем скачков интегративных, взрывооб­разных. И плоскоэволюционистская, и эмерджешистская концепции сходны в главном – в отказе от имманентных материальных противоречий как источника развития природы и общества. Различие же между этими концепциями в том, что если одна из них абсолютизирует постепенные скачки (и в этом смысле эволюци­онную сторону развития), то вторая столь же односторонне преувели­чивает роль внезапных, взрывообразных скачков. И та, и другая одинаковы в своем разрыве “постепенности – внезапности” (“непре­рывности – прерывности”). 

 

Революция и реформа.

Как писал французский историк А. Токвиль времена для плохого режима наступают тогда, когда он предпринимает попытки исправиться. Реформирование, тем более радикальное, - опасный социальный и политический процесс. Так, реформы 60-70-х годов в России дестабилизировали многовековой уклад, нарушили жизненный баланс многих слоев и групп населения, активизировали и стимулировали новые общественные силы - буржуазию и пролетариат с их идеями либерализма и революций. Пусть и не в равной степени, но обе силы противостояли консервативной идеологии самодержавия, царизма, столетиями внедрявшейся в сознание людей. Наибольшую опасность для государства и общества представляли растущие пролетаризация и люмпенизация в основном крестьянского населения. Крепостные крестьяне обретали свободу. Но свобода без собственности и духовной культуры - страшная социальная язва. Значит ли это, что “царь-освободитель” совершил ошибку? Конечно, нет. Оставлять Россию в том положении, в каком Александр II унаследовал ее от долгого царствования Николая I, было невозможно. Перемены жестко диктовались жизненной необходимостью. И значение их было несомненно велико. Отмена крепостного права навсегда покончила с крепостным рабством. Бывшие крепостные, получив определенные личные и имущественные права, стали новыми гражданами России. В политической и социальной ситуации, сложившейся в пореформенное время, по-новому стал вопрос о представительных, конституционных формах правления, движения к правовому государству. Поэтому политические реформы 1860-1870-х годов стали достойным продолжением крупнейшей реформы века - отмены крепостного права. Создание современных органов самоуправления, европейского судоустройства и судопроизводства, введение всеобщей воинской повинности, изменения в области образования и печати, комплексность разработки и осуществления всех этих реформ свидетельствовали об огромном преобразовательном потенциале, направленном на мирное развитие общества и государства. Однако сложное взаимодействие и переплетение либеральных и охранительных начал в государственной политике определило противоречивый характер преобразований эпохи Александра II. Но даже несовершенные реформы были более приемлемы, чем крестьянская революция, к которой звали Россию представители радикального движения второй половины XIX века.

    Революция – это коренное, полное преобразование структуры власти в обществе, радикальное изменение его политической системы, открывающее возможность значительных социально-экономических преобразований. Революция - весьма широко распространенный в истории вид политического процесса, в ходе которого применяются меры принудительного характера, вызывающие сопротивление со стороны противостоящих социальных сил, что делает практически неизбежным значительную роль насилия в революционном процессе.

    Хотя здесь нужно заметить, что даже большевистские лидеры, не всегда (хотя бы на словах) придерживались тактики насильственных действий. “Есть условия, - отмечал В.И. Ленин, - при которых насилие необходимо и полезно, и есть условия, при которых насилие не может дать никаких результатов”.

    Революция всегда возникает из затяжного, глубокого социально-­экономического и политического кризиса, на его пике, когда наступает хаос. Сторонники такого вида социальных преобразований рассмат­ривают ее как необходимый выход из катастрофы, угрожающей об­ществу. Как показывает исторический опыт, к революции приводят глубокие непреодолимые социальные антагонизмы, эгоистическая и недальновидная политика правящих элит, оттягивающих проведение назревших преобразований и т.д. Поэтому “революция – самый жестокий, самый кровавый, но зачастую и самый закономерный, а порой единственно возможный способ борьбы с социальной несправедливостью, с угнетением и подавлением человека”.

    Историческая практика свидетельствует, что революции сопро­вождаются интенсивной борьбой вне и внутри революционного лаге­ря по доктринальным, программным вопросам намечаемых преобра­зований, разного рода расколами, подавлением прямых противников, а также отступников от революционного курса. Нередко они носят весьма ожесточенный и кровавый характер. Длительное время счита­лось, что революция может быть совершена только в результате на­сильственного переворота: вооруженного восстания или гражданской войны. Однако история дала образцы качественных преобразований в обществе, достигнутых мирным эволюционным путем, осуществленных поэтапно, постепенно, в течение длительного времени. Это дает возможность учесть многообразные объективные связи и тенденций, осуществить тактический маневр, обеспечить поддержку перемен со стороны большинства людей.

    Тем не менее в большинстве случаев совершалась революция, которая приводила к установлению революционной диктатуры. “Диалектика революционной диктатуры - диалектика компенсации. Эта дик­татура - оружие слабых. С учетом принципа “инверсии статусов” государство диктатуры пролетариата неизбежно должно стать тоталитарным - осуществляю­щим невиданное в истории, всеобщее и перманентное насилие. Ибо его задача и состоит в том, чтобы перевернуть исконный, тысячелетия существующий “естест­венный” порядок вещей, при котором сильные и деятельные преобладают над слабыми и “нищими духом”. (Речь о “слабых” и “сильных” не столько в социо­логическом, сколько в “антропологическом” смысле: сильные - это те, кто при нормальном ходе вещей всегда будут выигрывать, а слабые - это те, кто при соблюдении “правил игры”, укоренившихся в гражданском обществе, обре­чены проигрывать)”.

    Начавшееся в последние годы освобождение сознания и духа от­крыло возможность взглянуть на историю и сегодняшнее бытие наше­го народа без идеологических шор и по-новому осмыслить такую фунда­ментальную проблему, как револю­ция и реформа. Оказалось, что ХХ век, особенно его вторая половина, дал богатейший материал для размышлений над хитростями и загадка­ми истории и для избавления от ил­люзий и самообмана. Раньше всего рухнула под натиском фактов абсо­лютизация революций как чуть ли не единственной формы социального прогресса. Выявилось, что проблема их цены и исторической результатив­ности - одна из самых сложных для правильной оценки революционных скачков. Больше того, поставлен во­прос и о том, что некоторые револю­ции могут привести общество к инво­люции, то есть попятному движе­нию.

    С другой стороны, реформа, по пути которой пошли многие народы Запада, показала свои преимущества. Во-первых, в отличие от революции с их бурным разрушительным пафо­сом эволюционная форма дала воз­можность обеспечить преемствен­ность общественного развития и бла­годаря этому сохранить все накоп­ленное богатство. Во-вторых, реформа, вопреки нашим примитивным представлениям, сопровождалась и крупными качественными измене­ниями в обществе, причем не только в производительных силах и техноло­гии, но и в духовной культуре, в об­разе жизни людей. В-третьих, для решения возникавших в ходе эволю­ции новых общественных задач она взяла на вооружение такой способ общественного преобразования, как реформы, оказавшиеся по своим “издержкам” просто несопоставимы­ми с гигантской ценой многих рево­люций. В конечном счете, как показал исторический опыт, реформа способна обеспечивать и поддержи­вать социальный прогресс, придавая ему к тому же цивилизованную форму.

    Как видим, назрела необходимость отказаться от традиционных, явно часто устаревших догматических схем. Значит ли это, что мы должны впасть в другую крайность и вычеркнуть ре­волюции из истории, отказав им в какой-либо закономерности? Нравится кому-либо или нет, но если считать исторический процесс вариативным, то мы должны признать реформу и революцию, по крайней мере с но­вого времени, двумя формами, двумя сторонами социального прогресса. Надо считаться с историческим опытом, в частности нашего столетия. А он свидетельствует, что, как ни привлекательна реформа, обеспечивающая естественное, органическое, мирное и последовательное изменение общества, она не всегда способна решить новые задачи, особенно в кризисные эпохи. Бывают, и, к сожалению, нередко, ситуации, когда та или иная страна в силу кон­кретно-исторических причин, чаще всего по вине правящих классов, за­ходит в тупик, оказывается в состоянии тотального и глубокого кризиса. Народные массы, убедившись в безвыходности положения, в тщетности надежд на мирное реформиро­вание общества и постепенную раз­вязку накопившихся проблем, обращаются к радикальному методу - революции. И действительно она дает выход из тупика, включает новые механизмы ускорения и выводит на новый путь развития.

    Следовательно, диалектика тако­ва: когда эволюционное развитие об­щества становится невозможным, наталкиваясь на объективные и субъективные преграды, на смену приходит революция, способная их устранить и вновь расчистить дорогу реформе. И здесь постоянно идет борьба между тенденцией насилия и этикой ненасилия. “Ненасилие - не абстрактная норма, которую остается лишь употреб­лять в дело, не состояние, которое кем-то или когда-то может быть достигнуто. Оно прежде всего представляет собой ненасильственную, направляемую силой любви и правды борьбу против зла и несправед­ливости, за выправление отношений в собственной душе и в мире. Оно не отсекает, не отрезает, а именно выправляет человеческие деформации, имея силу, чтобы противостоять страшным силам зла, и имея трезвое сознание того, что противостояние это не является единовременным актом, вообще не знает конца. Если не бояться тавтологии, можно сказать, что оно является ненасильственным путем к ненасилию. Это - не усилие, которое должно привести к истине. Это истина, которая состоит в усилии. И мужество, которое требуется для ненасильственной борьбы и формиру­ется ею, есть мужество ответственного существования в этом прекрасном и несовершенном мире”.

    Возросший интерес общественности к проблеме реформы и револю­ции, как правило, фокусируется на новейшей истории нашей страны. Не касаясь здесь всего спектра мнений, можно отметить, что несостоятельны пред­ставления тех, кто полагает, будто в дооктябрьской России шла “нор­мальная эволюция”, а революция, свалившись, как громадный обвал, выбила целый народ из этой колеи и увлекла на путь неоправданного социалистического эксперимента. На самом деле такие особенности русского развития, как общая отста­лость от стран Запада, экстенсивная форма развития экономики, громадная роль политической надстройки, недемократичность политического строя, слабость “среднего класса” и в связи с этим либерально-реформистского течения в общественном движении, придавленность и угнетенность основной массы трудящихся, и другие дают в итоге отнюдь не “нормальную” форму как вчерашних, так и современных реформ. Сегодня правомерен вопрос: не от­ходит ли в конце ХХ века революция в прошлое? Не идет ли ей на смену реформа? Ответ может дать только будущее.

Вызревание идей диалектики внутри естественных наук в первой половине ХIХ века создало основные теоретические предпосылки для появления сразу нескольких концепций развития: диалектико-матери­алистической, градуалистской и натуралистской (или “сциентистской”).

    Наиболее видным представителем градуалистской модели развития, оказавшим большое влияние на европейскую философию второй по­ловины ХIХ – начала ХХ в., был английский философ Г. Спенсер (1820–1903). В 1852 г. Г. Спенсер выступил со статьей “Гипотеза развития”; эта статья послужила в дальнейшем основой для более детального развер­тывания его идеи, существо которой сводилось к следующему. В нашем опыте нет явных доказательств превращения видов животных и расте­ний. Но нет фактов в пользу гипотезы сотворения видов (под влиянием материальных или идеальных факторов). Однако гипотеза превращения видов более согласуется со здравым смыслом, чем гипотеза творения: постоянно наблюдаются некоторые изменения растений и животных. Семя, например, превращается в дерево, причем с такой постепенностью, что нет момента, когда можно было бы сказать: теперь семя прекратило свое существование. И мы имеем перед собой уже дерево. “Рассматривая вещи всегда скорее с точки зрения статической, чем динамической, люди обыкновенно не могут себе представить, чтобы путем малых приращений и изменений могло произойти с течением времени любое превращение... Тем не менее, мы имеем много примеров тому, как путем совершенно незаметных градаций можно перейти от одной формы к форме, коренным образом от нее отличающейся”. Сопо­ставляя гипотезу сотворения видов и гипотезу развития, Г. Спенсер спрашивал: “Более ли вероятно, что мы должны допустить десять миллионов специальных творческих актов, или же мы должны принять, что десять миллионов разновидностей произошли путем непрерывного изменения, благодаря изменениям во внешних условиях, тем более, что разновидности, несомненно, и теперь возникают?”. Используя в дальнейшем дарвиновскую теорию естественного отбора, он дополнял ее новыми соображениями. Г. Спенсер провозглашал и обосновывал положение о всеобщей постепенной эволюции всей природы. С его точки зрения, в основе всеобщей эволюции лежит процесс механического перераспределения частиц материи, а сама эволюция идет в направлении от однородности к разнородности, от разнородности к еще большей разнородности. “Формула эволюции, по его мнению, такова: дифференциация и интеграция материи и движения, происходящие согласно механиче­ским законам направления движения по линии наименьшего сопро­тивления и группировки. Составными частями спенсеровской трактовки развития были идея сводимости высших форм движения материи к низшим (социальной к биологической, биологической – к физической и химической), а также теория равновесия. Главные недостатки понимания Г. Спенсером всеобщего развития: 1) исключительно постепенный характер эволю­ции и 2) внешний источник изменения и развития материальных систем.

    В современной литературе порой неточно оценивается эта концеп­ция развития. Утверждается, будто основной ее недостаток – отрица­ние скачков. В некоторых учебниках по философии, например, говорится, что в этой концепции отрицаются качественные скачки и переходы, признаются только количественные изменения, движение рассматривается как простое повторение пройденного. Но, как видно из приведенных суждений Г. Спенсера, он не отвергал переходов “от одной формы к форме, коренным образом от нее отличающейся”. В противном случае это не была бы концепция развития, включающего в себя (как неотъемлемую часть) связи, переходы качеств. Уяснению этого вопроса помогает сопоставление взглядов Г. Спен­сера и Ч. Дарвина. Ч. Дарвин, как и Г. Спенсер, заявлял, что “природа скачков не делает”. Мы же отводим упрек в плоском эволюционизме в адрес Ч. Дарвина, поскольку у него один вид переходит в другой, одно качество – в другое; поскольку такой переходим признавался, постольку по определению понятия скачка в диалек­тике (как перехода одного качества в другое независимо от того, постепенно или взрывообразно он совершается), его концепция фак­тически, а не на словах, оказывается совместимой с признанием скачков. Отличие позиции Ч. Дарвина от концепции Г. Спенсера в другом. Прежде всего, Ч. Дарвин не отрицал наличия изменений, названных позже мутациями; он лишь отводил им незначительное место в эволю­ции живых форм. Г. Спенсер же не признавал их в органическом мире, более того, абсолютизировал частнонаучное представление, утверждая плоский эволюционизм (градуализм) как общее понимание мира. Но более существенно то, что в противоположность Г. Спенсеру Ч. Дарвин видел главный источник развития живых форм во внутренних проти­воречиях, в естественном отборе, в динамике противоположных сторон – наследственности и изменчивости. Этот аспект дарвиновского уче­ния потенциально содержал в себе ключ к пониманию и постепенных и быстрых новообразований; концепция же Г. Спенсера ограничива­лась признанием приспособляемости живых форм к внешним факто­рам, изменения которых считались только постепенными. Основной недостаток такой концепции – не в отрицании скачков вообще, а в отрицании скачков взрывообразного типа, каковыми являются в живой природе мутации, а в социальной действительности – политические революции. Лишь в этом смысле спенсеровская кон­цепция разрывала представление о развитии как единстве непрерыв­ного и прерывного, “количественного” и “качественного”. Точнее же говорить о “плоскоэволюционистском”, градуалистском подходе к раз­витию, о “постспеновщине” в трактовке развития. [Вл. Даль следующим образом поясняет слово “постепенный”. “Постепенный – идущий сте­пенями, по степеням, вверх и вниз; мало-помалу, помаленьку: порядком, мерно, одно за другим, без перескоку. Проти­воположность: вдруг, внезапно, сразу; прыжком; отрывочно, беспоря­дочно. Постепеновцы, постепенщина – не желающие никаких переворотов в обществе, управлении, а постепенных улучшений”]. Отмеченные два недостатка спенсеровской концепции были при­сущи взглядам многих других защитников идеи развития второй поло­вины ХIХ – начала ХХ в., хотя многие из них включали своеобразные положения. Ф. Ле Дантек (1869–1917), к примеру, признавал борьбупротивоположностей одним из ведущих принципов объяснения мира. Однако источник движения у него составляли внешние противоречия.

Градуалистская трактовка развития стала приходить в более резкиепротиворечия с действительностью в первой четверти нашего столетия. Развертывалась научная революция в физике, еще с конца прошлоговека заявившая о себе открытием рештеновых лучей и явления радио­активности. Важное значение для понимания характера движенияимела разработка квантовой теории. Был обнаружен качественно новыйуровень материи, вернее, ряд структурных уровней, образующих осо­бую область – микромир, существенно отличающуюся по своей внут­ренней природе и закономерностям от макромира. В биологии былооткрыто явление естественного мутагенеза (1907), а затем и явлениеискусственного мугагенеза (вторая половина 20-х годов). Все это сви­детельствовало о нередко взрывном характере развития природы, онедостаточности его плоскоэволюционистского понимания. Сама дей­ствительность все больше говорила в пользу диалектической кон цеп­ции, главные принципы которой были угаданы еще Гегелем.