«Философия о смерти и бессмертии человека»

Вопрос о смысле жизни – это и вопрос о смысле смерти человека, о его бессмертии. Смысл жизни определяется не только в отношении к актуальности, но и в отношении к веч­ному времени, в котором уже нет физически живого индивида. Познать смысл жизни – это и определить свое место в веч­ном потоке изменений. Познать смысл жизни – для этого «необходимо, видимо, познать и смысл смерти и ответить на вопрос: «Для чего мы умираем?»[1] Если человек не оставил после своей жизни тени, значит его жизнь по отношению к вечности была лишь призрачной.

         Жизнь и смерть – вечные темы духовной культуры че­ловечества во всех ее подразделениях. О них размышляли пророки и основоположники религий, философы и морали­сты, деятели искусства и литературы, педагоги и медики. Вряд ли найдется взрослый человек, который рано или поз­дно не задумался бы о смысле своего существования, предстоящей смерти и достижении бессмертия. Эти мысли приходят в голову детям и совсем юным людям, о чем говорят стихи и проза, драмы и трагедии, письма и дневники. Толь­ко раннее детство или старческий маразм избавляют челове­ка от необходимости решения этих проблем. Во всех фи­лософских системах так или иначе решался этот вопрос.

           По сути дела, речь идет о триаде: жизнь – смерть – бессмертие, поскольку все духовные системы человечества исходили из идеи противоречивого единства этих феноменов. Наибольшее внимание здесь уделялось смерти и обретению бессмертия в жизни иной, а сама человеческая жизнь трактовалась как миг, отпущенный человеку для того, что бы он мог достойно подготовиться к смерти и бессмертию.   

         Смерть и потенциальное бессмертие – самая сильная при­манка для философствующего ума, ибо все ваши жизненные дела должны так или иначе соизмеряться с вечным. Человек обречен на размышления о смерти и в этом его отличие от животного, которое смертно, но не знает об этом. Правда, жи­вотные чуют приближение смерти, особенно домашние, и их предсмертное поведение чаще всего напоминает мучительные поиски уединения и успокоения. Смерть вообще – расплата за усложнение биологической системы. Одноклеточные практически бессмертны и амеба в этом смысле счастливое существо. Когда организм становится многоклеточным в него как бы встраивается механизм самоуничтожения на определенном этапе развития, связанный с геномом.

          Столетиями лучшие умы человечества пытаются хотя бы теоретически опровергнуть этот тезис, доказать, а затем и воплотить в жизнь реальное бессмертно. Однако идеалом такого бессмертия является не существование амебы и не ангельская жизнь в лучшем мире. С этой точки зрения че­ловек должен жить вечно, находясь в постоянном расцвете сил, и напоминая гетевского Фауста. Человек не может смириться с тем, что именно ему придется уйти из этого великолепного мира, где кипит жизнь. Быть вечным зрителем этой гранди­озной картины Вселенной, не испытывать «насыщение дня­ми» как библейские пророки – может ли что-то быть более заманчивым?

           Но, размышляя об этом, начинаешь понимать, что смерть – пожалуй, единственное, перед чем все равны: бедные и богатые, грязные и чистые, любимые и не любимые. Хотя и в древности, и в наши дни постоянно делались и делаются попытки убедить мир, что есть люди, побывавшие «там» и вернувшиеся назад, но здравый рассудок отка­зывается этому верить. Требуется вера, необходимо чудо, какое совершил евангельский Христос, «смертию смерть по­прав». Замечено, что мудрость человека часто выражается в спокойном отношении к жизни и смерти. Вместе с тем, немало великих людей осознавали эту проблему в трагических тонах.

          Итак, можно выделить первое измерение проблемы жиз­ни, смерти и бессмертия – биологическое, ибо эти состоя­ния являют по сути дела различные стороны одного фено­мена. Давно уже была высказана гипотеза панспермии, по­стоянного наличия жизни и смерти во Вселенной, постоянного их воспроизводства в подходящих условиях. Рождаются, живут и умирают звез­ды, туманности, планеты, кометы и другие космические тела, и в этом смысле не исчезает никто и ничто. Данный аспект наиболее разработан в восточной философии и мис­тических учениях, исходящих из принципиальной невоз­можности только разумом понять смысл этого вселенного кругооборота. Материалистические концепции строятся на феномене самопорождения жизни и самопричинения, когда, по словам Ф. Энгельса, «с железной необходимостью» порождаются жизнь и мыслящий дух в одном месте Вселен­ной, если в другом он исчезает.

           Осознание единства жизни человека и человечества совсем живым на планете, с ее биосферой, равно как и потен­циально возможными формами жизни во Вселенной имеет огромное мировоззренческое значение. Эта идея святости жизни, права на жизнь для любого живого существа уже в силу самого факта рождения при­надлежит к числу вечных идеалов человечества.

           Второе измерение проблемы жизни, смерти и бессмертия связано с уяснением специфики человеческой жизни и ее отличия от жизни всего живого. Уж более тридцати ве­ков мудрецы, пророки и философы разных стран и народов пытаются найти этот водораздел. Чаще всего полагают, что все дело в осознании факта предстоящей смерти: мы знаем, что умрем и лихорадочно ищем путь к бессмертию. Все ос­тальное живое тихо и мирно завершает свой путь, успев вос­произвести новую жизнь или послужить удобрением почвы для другой жизни. Человек же обречен на пожизненные му­чительные раздумья о смысле жизни или ее бессмысленно­сти, изводит этим себя, а часто и других, и вынужден то­пить эти проклятые вопросы в вине или наркотиках. Отча­сти это верно, но возникает вопрос: как быть с фактом смерти новорожденного ребенка, который не успел еще ни­чего понять, или умственно отсталого человека, который не в состоянии ничего понимать? Считать ли началом жизни человека момент зачатия (который невозможно точно опре­делить в большинстве случаев) или момент рождения?

          Очевидно, что специфика жизни, смерти и бессмертия человека прямо не связаны с разумом и его проявлениями, с успехами и достижениями человека в течение жизни, с оценкой его современниками и потомками. Смерть многих гениев в молодом возрасте, бесспорно, трагична, но при этом нет оснований считать, что их последующая жизнь, если бы она состоялась, дала бы миру нечто еще более гениальное. Здесь действует какая-то не вполне ясная, но эмпирически очевидная закономерность, выражаемая христианским тезисом: «Бог прибирает в первую очередь лучших».

          В этом смысле жизнь и смерть не охватываются кате­гориями рационального познания, не укладывается в рамки жесткой детерминистической модели мира и человека. Рас­суждать об этих понятиях хладнокровно можно до опреде­ленного предела. Он обусловлен личной заинтересованно­стью каждого человека и его способностью к интуитивному постижению предельных оснований человеческого бытия.

           Третье измерение этой проблемы связано с идеей обретения бессмертия, которая рано или поздно становится в центр внимания человека, особенно, если он достиг зрелого возраста. Выделяют несколько видов бессмертия, связан­ных с тем, что после человека остается его дело, дети, внуки и т.д. (разумеется, не у каждого), продукты его деятельно­сти и личные вещи, а также плоды духовного производства (идеи, образы и т.д.).

           Первый вид бессмертия – в генах потомства, близок большинству людей. Кроме принципиальных противников брака и семьи и женоненавистников, многие стремятся уве­ковечить себя именно этим способом. Одним из мощных влечений человека является стремление увидеть свои черты в детях, внуках и правнуках. В королевских династиях Ев­ропы прослежена передача определенных признаков (например, носа у Габсбургов) на протяжении нескольких по­колений. С этим связывается наследование не только физи­ческих признаков, но и нравственных принципов семейного занятия или ремесла и т.д. Историки установили, что мно­гие выдающиеся деятели русской культуры ХIХ в. находи­лись в родстве (пусть и отдаленном) между собой. Один век включает в себя четыре поколения. Таким образом, за две тысячи лет сменилось 80 поколений, и 80-й предок каждого из нас был современником Древнего Рима, а 130-й – совре­менником египетского фараона Рамсеса II.

           Второй вид бессмертия – мумификация тела с расче­том на вечное его сохранение. Опыт еще египетских фарао­нов, практика современного бальзамирования (В.И. Ленин, Мао-Цзедун и др.) говорят о том, что в ряде цивилизаций это считается принятым. Достижения техники конца ХХ в. сдела­ли возможно криогенезацию (глубокое замораживание) тел умерших с расчетом на то, что медики будущего их оживят и вылечат ныне неизлечимые болезни. Такая фетишизация че­ловеческой телесности характерна в основном для тоталитарных обществ, где геронтократия (власть стариков) становится основой стабильности государства.

          Третий вид бессмертия – упование на растворение тела и духа умершего во Вселенной, вхождение их в косми­ческое «тело», в вечный кругооборот материи. Это харак­терно для ряда восточных цивилизаций, особенно япон­ской. К такому решению близка исламская модель отноше­ния к жизни и смерти и разнообразные материалистические или точнее натуралистические концепции. Здесь речь идет об утрате личностных качеств н сохранению частиц бывшего тела, могущих войти в состав других организмов. Такой крайне абстрактный вид бессмертия неприемлем для боль­шинства людей н эмоционально отвергается.

          Четвертый путь в бессмертие связан с результатами жизненного творчества человека. Недаром членов различ­ных академий награждают титулом «бессмертные». Науч­ное открытие, создание гениального произведения литера­туры и искусства, указание пути человечеству в новой вере, творение философского текста, выдающаяся военная победа и демонстрация государственной мудрости – все это остав­ляет имя человека в памяти благодарных потомков. Увеко­вечиваются герои и пророки, страстотерпцы и святые, зод­чие и изобретатели. Навечно сохраняются в памяти челове­чества и имена жесточайших тиранов и величайших преступников. Это ставит вопрос о неоднозначности оценки масштабов личности человека. Создается впечатление, что чем большее количество человеческих жизней и сломанных человеческих судеб лежит на совести того или иного исторического персонажа, тем больше у него шансов попасть в историю и обрести там бессмертие. Способность влиять на жизнь сотен миллионов людей, «харизма» власти вызывает у многих состояние мистического ужаса, смешанного с поч­тением. О таких людях слагают легенды и предания, кото­рые передаются от поколения к поколению.

          Пятый путь в бессмертие связан с достижением раз­личных состояний, которые наука называем «измененные состояния сознания». В основном они и являются продуктом системы психотренинга и медицины, принятой в восточных религиях и цивилизациях. Тут возможны «прорыв» в иные измерения пространства и времени, путешествия в прошлое и будущее, экстаз и просветление, мистическое ощущение причастности к Вечности. Можно сказать, что смысл смерти и бессмертия, равно как и пути его достижения, являются обратной стороной проблемы смысла жизни. Очевидно, что эти вопросы реша­ются различно, в зависимости от ведущей духовной уста­новки той или иной цивилизации.

3. Современные глобальные проблемы и ценность человеческой жизни 

           Современная танатология (учение о смерти) представля­ет собой одну из «горячих» точек естественнонаучного и гу­манитарного знания. Интерес к проблеме смерти обуслов­лен несколькими причинами. Во-первых, это ситуация гло­бального цивилизованного кризиса, который в принципе может привести к самоуничтожению человечества. Во-вто­рых, значительно изменилось ценностное отношение к жиз­ни и смерти человека в связи с общей ситуацией на Земле.

          Почти полтора миллиарда жителей планеты живут в полной нищете и еще один миллиард приближается к отмет­ке; полтора миллиарда землян лишены какой-либо меди­цинской помощи, миллиард людей не умеют читать и писать, в мире насчитывается 700 миллионов безработных; 200 миллионов детей вынуждены работать с младенческого возраста, чтобы не умереть с голода. Миллионы людей во всех уголках земного шара страдают от расизма, ксенофобии, агрессивного национализма.[2]

          Это приводит к выраженному обесцениванию человече­ской жизни, к презрению жизни как своей, так и другого человека. Вакханалия терроризма, рост числа немотивиро­ванных убийств и насилия, а также самоубийств – это сим­птомы глобальной патологии человечества в начале ХХI вв.

         В то же время на рубеже 60-х гг. в странах Запада появилась биоэтика – комплексная дисциплина, находящаяся на стыке философии, этики, биологии, медицины и ряда других дисциплин. Она явилась своеобразной реакцией на новые проблемы жизни и смерти, пересадок орга­нов и тканей, генной инженерии, экстракорпорального оплодотворения и т.д.

          Это совпало с ростом интереса к правам человека, в том числе и по отношению к собственному телесному и духовному бытию и реакции общества на угрозу жизни на Земле, вслед­ствие обострения глобальных проблем человечества. В насто­ящее время биоэтика охватывает такие сферы, как этические проблемы эвтаназии, декортикации, аборта, суицида, переса­док органов, включая мозг, новые технологии деторождения (включая суррогатную беременность), генной инженерии, по­ловой самоидентификации человека, отношения к психическому здоровью и т.д. Эти проблемы решаются на основе су­ществующих нормально-этических подходов в рамках мировых и национальных религий, гуманистической этики свободомыслия, а также различных правовых систем.

         Особое внимание в последние годы привлекает эвтаназия (дословно «счастливая смерть») как новое явление в жизни общества, требующее глубокого философского раз­мышления. Сам термин появился еще со времен Ф. Бэкона, который предложил так называть легкую смерть с целью прекращения страданий при неизлечимых болезнях. Очевидно, что в основе этого явления лежит понятие права че­ловека не только на жизнь, но и на смерть, что относится и к феномену самоубийства. Различают следующие виды эвтаназии: активная, добровольная; активная, недобровольная; пассивная, добровольная; пассивная, недобровольная.[3]

          Решая вопрос о законности и моральной обоснованности эвтаназии и, медикам приходится решать дилемму, известную еще со времен Гиппократа: с одной стороны, врач не должен быть убийцей, даже по просьбе пациента, а с другой стороны, он должен облегчить участь страждущего. В современном мире эвтаназия законодательно разрешена в Нидерландах, а в других странах, в том числе и в России, она запрещена. Однако проблема существует и в ряде стран (США и др.), изобретены даже устройства для безболезненной смерти, которые сам больной может привести в действие. В истории фи­лософской мысли было немало высказываний относительно права человека принять такое решение. Так, Монтень считал, что когда в жизни человека больше зла, чем блага, значит, настал час, когда он может уйти. В ряде стран Запада стано­вятся традицией «потомки при жизни», когда неизлечимо больной человек, чувствуя приближение смерти, просит со­брать родных и друзей. Уже несколько десятилетий функцио­нируют «хосписы» – больницы для безнадежных больных, где можно умереть «по-человечески». Этот опыт описан в книге Р. и В. Зорза «Жить до конца», где обосновывается философия умирания в счастливом состоянии.

          Если  у человека есть нечто вроде инстинкта смерти (о чем писал З. Фрейд), то каждый имеет естественное, врожденное право не только жить, каким он родился, но и умереть в че­ловеческих условиях. Одной из особенностей ХХ в. является то, что гуманизм и гуманные отношения между людьми явля­ются основой и залогом выживания для человечества. Если раньше
любые социальные и природные катаклизмы оставля­ли надежду на то, что большинство людей выживет и восста­новит разрушенное, то сейчас витальность можно считать по­нятием, производным от гуманизма.

          Люди рационального мышления, ученые и социологи по­лагают, что грядущий век несет в себе противоречивые воз­можности как взлета, так и упадка. Они настаивают на том, что мы вступаем в многомерный мир и возникает новая не­ведомая еще модель мировой цивилизации. Теоретики «по­стпригожинской» формации толкуют о вхождении челове­чества в зону точек бифуркации, обозначившегося разлома, поворота истории в непредсказуемом направлении. Ввиду этого представляется правомерным вновь применить веденное К. Ясперсом понятие «осевого времени», но уже не к прошлому (между 800 и 200 г. до н.э.), а к нынешним событиям, актуальным свершениям современников.

         Действительно, привычный мир ХХ в., насыщенный бурными событиями, на наших глазах стремительно транс­формируется, преображается коренным образом. Мы смотрим в лицо новому историческому времени.

         Сейчас уже ясно, что без «раздумий» в масштабе челове­чества, нельзя продуктивно проанализировать ни одной ло­кальной задачи на ином уровне: континента, страны, регио­на, города и т.д. Любые кризисы в экономике и политике, в преуспевающих или отстающих странах, глубинные или поверхностные по сути дела, есть проявление общего кризи­са, сотрясающего человеческую цивилизацию.  Политики и экономисты разных направлений все чаще приходят к выво­ду, что наступает кризис современной мировой цивилиза­ции, охвативший природу, мировую экономику, политиче­ские отношения, культуру, и особенно самого человека.

          Мир на изломе, на перепутье. Он устремлен к новому глобальному порядку. Впереди развилка истории, и необ­ходим выбор дальнейшего пути. Несомненно одно, что никакое общество реально в современных условиях обострения глобальных проблем не существует как нечто вполне самодостаточное, пребывая в гордом одиночестве. И чем дальше развивается то или иное общество, тем больше оно вступает во всевозможные контакты с другими государствами, образуя все более сложные связи и отношения. Это имело место уже у первобытных племен. С тех пор взаимные связи сообществ и обществ все более усиливались и усложнялись. Люди как по своей биологической природе, так и по вселенским законам, в которые они вписаны из­начально, и по своей социальной сущности – члены единой «пла­нетарной семьи». Каждый из нас, являясь гражданином того или иного государства, одновременно в широком смысле гражданин и всего человечества. Ведь в какой-то мере он несет на своих плечах груз моральной ответственности за все, что происходит в мировом сообществе.

         Как бы ни была гениально богата духовная жизнь того или иного человека, каким бы фонтаном ни била сила его разума вовне, она все же не самодостаточна и ограничена, если не усвоит духовных ценностей человечества, не почерпнет из кладезя других народов и истории. Богатства человечества всегда выше и обшир­нее богатства отдельного общества и тем более отдельного чело­века. По самой своей сути народы призваны «устроиться» на Земле всемирно. Человечество можно (разумеется, условно) уподобить единому соборному существу: оно росло из поколения в поколение подобно тому, как отдельный человек растет со сменой своих воз­растов. А в своем росте, подчиняясь общечеловеческому принципу прогрессивного развития, каждое общество и каждая нация при­званы самостоятельно пройти свои особые пути культуры, при этом в той или иной мере вступая во всеобщую мировую взаимосвязь.

          Вдумавшись в суть жизни общества и в историю человечества как единого целого, мы должны признать, что огромную роль в нашей жизни играют не только живые, но и умершие, разумеется, те, которые оказались достойными быть воспринятыми в потоке истории человечества. Они вдвойне преобладают над живущими: как их явные образцы и как их тайные покровители – как глубинный механизм культурного массива, через который «усопший разум» действует в частной и общей ис­тории видимого прогрессирующего на Земле человечества. Значе­ние и объективный и субъективный смысл посмертного бытия определяется теснейшим единством с самим существом человечества живущего. Таким образом, и умершие, и живущие имеют свою осо­бую реальность: у первых она более достойная и умеренная, а у вторых – более свободная и явно действенная. Но ясно, что полнота жизни человечества для тех и для других может состоять толь­ко в их совершенном единодушии и всестороннем взаимодействии: мы поклоняемся усопшим, помня о них, а они оставленными нам творениями малых и великих дел питают наш опыт, обучают нас жизни и делам нашим. В чем же ином может состоять окончатель­ный смысл мирового порядка и завершение всеобщей истории, как не в осуществлении этой целостности человечества, как не в дей­ствительном его исцелении через явное соединение этих двух начал, разлученных его долей? Вопрос этот чрезвычайно трудный. Он поднят еще О. Контом и возвышен Вл. Соловьевым.[4] Эту тему обсуждал и русский философ Н.Ф. Федоров – представитель рус­ского космизма. А более полутора тысяч лет назад апостол Павел говорил в Афинах о единстве рода человеческого и о присутствии Божества во всех. Афиняне неохотно его слушали, но, как только он упомянул о воскрешении мертвых, они сказали: «Ну об этом, любезнейший, мы побеседуем в другой раз».

          Итак, в состав того, что именуется человечеством, входит более усопших, чем живых. Эта мысль утешительна и гуманна: она напо­минает о преемственности умственных и нравственных ценностей, составляющих общее достояние человечества; она напоминает нам и о том, что тот, кого уже нет, продолжает жить между нами в своих идеях, в своих делах, своим примером. Эта мысль относится, ко­нечно, не только к тем великим гениям, которые озаряют путь всего человечества, но и к более скромным, простым людям, жившим жизнью мысли и дела, поддерживавшим нравственный и социальный идеал на более ограниченной арене своего бытия. Постижение минувших времен и стран мира – украшение и пища для челове­ческого духа.