«Греки и варвары в Северном Причерноморье»

Освоение греками северных берегов Черного моря являлось частью Великой греческой колонизации – интенсивного расселения на новых территориях в VIII–VI вв. до н.э.

О причинах и целях первоначальных визитов греков в Северное Причерноморье в письменных источниках можно отыскать лишь косвенные данные. Показательно, например, что древнейшие сведения о первых понтийских мореходах – аргонавтах – были связаны с их стремлением найти золото. Наиболее рациональное объяснение этому дал Страбон (I, 11, 39), предположив, что истинной причиной похода аргонавтов стало обилие в Колхиде золота, серебра и железа. Широкое распространение сказаний об этих краях в Элладе побуждало отдельных смельчаков отправляться в далекие путешествия. Золото как своеобразный символ проникновения греческих героев в северные земли можно проследить во многих мифах и литературных сочинениях. В поэме «Аримаспея» Аристея Проконесского прямо указывалось на стерегущих золото грифах на Севере, над которыми обитали только гиперборейцы (Геродот, IV, 13). Очевидно, появившиеся еще раньше мифы о подвигах Геракла (в частности, поиски керинейской лани с золотыми рогами и золотых яблок Гесперид, в результате чего ему пришлось побывать и у гиперборейцев, о добывании «златокованого» пояса для Адметы – жрицы Геры – у царицы амазонок в Скифии) скорее всего тоже были связаны со слухами о наличии золота в северных краях. В данном аспекте смысловую нагрузку несет в себе и первая этногоническая легенда о происхождении скифов, в которой рассказывается об упавших с неба золотых предметах (плуга с ярмом, обоюдоострой секиры и чаши). «Это же священное золото цари берегут больше всего и каждый год умилостивляют его большими жертвоприношениями» (Геродот, IV,7,1). Геродот (IV, 16) подчеркнул также, что «самые крайние области, которые замыкают и заключают внутри себя остальную землю, действительно имеют то, что считается у нас самым прекрасным и самым редким».

Таким образом, вполне вероятно, что эти данные, в которых в разных вариантах звучит мысль о золоте в северных областях, стали одним из главных стимулов для первоначальных путешествий эллинов в Северное Причерноморье.

Причиной освоения территории Северного Причерноморья может быть и резкое изменение во второй половине VII–VI вв. до н.э. политической и экономической ситуации в Ионии вследствие военных грабительских вторжений лидийцев, а затем персов, разорявших хоры городов, в том числе и Милета. «Выселение же граждан в апойкию гораздо вероятнее предполагать... по двум причинам: во-первых, для того чтобы обеспечить снабжение разоренного полиса за счет продовольственных и сырьевых ресурсов осваиваемого региона, и, во-вторых, с целью выплеснуть избыточное в настоящий момент количество не обеспеченных продовольствием жителей». (А.С. Русяева, с. 89).

Ряд специалистов выделяют как решающий фактор греческой колонизации социально-экономическое развитие полисов. «Расселение греков по акватории Средиземноморья явилось неизбежным результатом противоречивости развития данного типа гражданской общины, экономически базирующейся на земледелии, – пишет Е.М. Алексеева. – В классическом обществе наблюдается совпадение территории полиса с землей, принадлежащей гражданам. Только гражданин полиса имеет право на участок земли в пределах замкнутой полисной территории. Отсюда обратная связь: владение полисной землей гарантирует гражданские права. Неравноценность собственности порождала внутреннюю социальную борьбу, что составляло постоянную угрозу демократическому строю и толкало «на выселки» большие группы населения. Известны случаи, когда на общем собрании полиса принималось решение о выселении части собственного коллектива». (Е.М. Алексеева, с. 26).

Многие колонии играли важную роль и в торговых связях, вывозя излишки продукции сельского хозяйства в метрополии. Колонии поглощали ремесленную продукцию, металлический инструментарий, предметы дорогой утвари. В колонии вывозилось вино и оливковое масло. За этим конкретным материалом стоят процессы размежевания интересов представителей земельной аристократии и демократических слоев. Эмиграционные интересы охватили мелких и средних землевладельцев (утративших наделы), ремесленников, вытесненных дешевым рабским трудом с рынка. В ходе внутренней борьбы в полисах выталкивалась нередко и аристократия.

В любом случае не мог не возникнуть чрезвычайный интерес к окружающему миру и открытию пригодных для переселения земель. Трудно сказать, проводил ли Милет как один из главных лидеров понтийской колонизации целенаправленную государственную политику по изучению различных областей ойкумены и сбору всей возможной информации о них. Однако появление именно в этот период сочинений первых логографов, среди которых более всего известны такие уроженцы этого крупнейшего в Малой Азии полиса, как Кадм и Гекатей, наталкивает на эту мысль.

Несохранившееся «Описание земли» Гекатея и географическая карта известного в те времена мира стали одним из главных источников «Истории» Геродота. К милетянам принадлежал и один из первых философов Анаксимандр, создавший еще в первой половине VI в. карту мира на медной доске. После него в Милете были созданы и другие карты, на которых обозначались открытые ионийскими мореходами местности, в том числе в Скифия, чьи земля постоянно интересовали милетян. Ко времени написания «Истории» Геродота уже существовало много описаний этой земли, большинство из которых принадлежало милетским авторам, совершавшим также самостоятельные путешествия для изучения других стран и народов.

Установлено, что в конце II – начале I тысячелетия до н.э. существовали регулярные связи Эгейского мира с племенами, живущими по берегам Понта. Дружины моряков проникали к отдаленным берегам Черного и Азовского морей. Отдельные сведения письменной литературной традиции – упоминания коринфского поэта Евмела о Колхиде и музе Аполлона Борисфениде, милетского поэта Арктика о перенесении Ахилла на остров Левка в сочетании с раннеархаическими мотивами в мифах об Артемиде и Ифигении, а также аргонавтах не противоречат тому, что первые разведочные плавания эллинов вдоль побережий Понта совершались уже во второй половине VIII – первой половине VII вв. до н.э., а может быть и раньше.

Греческие купцы находили в Черном море для причала удобные заливы или устья больших рек, приставали у островов близ побережья. Здесь они вступали в торговый обмен с местными жителями. Греки привозили керамические изделия, металлические сосуды, оружие, дорогие ткани и украшения, вывозя сушеную и вяленую рыбу, кожи, шерсть, и, наконец, хлеб. Постепенно места причалов превращались в постоянные торговые пункты, в которых греки устраивали склады, иногда временные рыбопромысловые стояки. В ряде случаев в таких местах возникали поселки (эмпории).

По путям, проложенным купцами-мореходами, двигались и греческие колонисты. Многие греческие колонии, как показали археологические раскопки, возникли на месте уже существовавших поселений или бывших эмпориев. Почти обязательными условиями основания колонии было наличие в данном месте хорошей гавани и плодородной земли.

Целенаправленная колонизация Северного Причерноморья начинается в VII в. до н.э. Расселение греков по северным берегам Черного моря стало возможным после того, как ими были освоены западный и южный его берега. Главную роль в колонизации Причерноморья играли ионийские города и в первую очередь Милет, наиболее экономически развитый центр греческого мира в VII в. до н.э. Города Южного и Западного Причерноморья служили стоянками на морском пути греков, плывущих к северному побережью. Особенно важна была Тира, откуда греческие мореплаватели направлялись далее на восток, к первому северочерноморскому городу – Ольвии в устье Днестровско-Бугского лимана.

Из рассказа Геродота (IV, 17, 78 и сл.), по-видимому, лично побывавшего в Ольвии, можно заключить, что уже в его время она была большим, обнесенным стенами и башнями городом, оживленно торговавшим с окружающими ее местными племенами.

Б.В. Фармаковский, исследуя ольвийское городище, обнаружил в западной его части остатки мощных оборонительных сооружений. Исследование этих сооружений с полной очевидностью показало, что они представляют собой прекрасный образец греческого строительного искусства V в. до н.э. Археологические исследования окрестностей Ольвии также установили следы целого ряда греко-скифских поселений, расположенных по обоим берегам лимана и нижнего течения Буга. Многие из них, по-видимому, существовали уже в VI–V вв. до н.э.

При расследовании этих поселений, точно так же как и при расследовании более далеко отстоящих от Ольвии скифских городищ и погребений, неизменно находят наряду с местной керамикой скифских типов и многочисленные вещи греческой работы. Часть этих вещей была привезена сюда из самой Греции, часть сделана в Ольвии.

Таким образом, сообщаемые Геродотом сведения о торговых сношениях Ольвии с большой, населенной местными земледельческими племенами территорией находят себе полное подтверждение в археологическом материале.

Многолетние систематические раскопки самой Ольвии раскрыли в ней многочисленные следы собственного ремесленного производства, существовавшего уже в VI в. до н.э., и не менее яркие следы широкой торговой деятельности. Находки в культурных слоях ольвийского городища керамических изделий ионийского, родосского, самосского, коринфского, халкидского, аттического и навкратийского происхождения, так же как и вещей из греческих городов-колоний Причерноморья, удостоверяют сношения Ольвии со многими эллинскими центрами. Из всех этих мест в Ольвию систематически ввозились вина, оливковое масло, художественные изделия, ткани и другие изделия греческого ремесла. Часть импортируемых товаров потреблялась самим населением города, более значительная перепродавалась местному населению. В свою очередь Ольвия усиленно экспортировала скупаемый ею у местных племен хлеб, другие виды местного сырья и, очевидно, рабов. Особенно тесные экономические и политические связи Ольвия поддерживала со своей метрополией – Милетом.

Развитие торговли рано вызвало необходимость чеканки в Ольвии собственной монеты. Наиболее древние выпуски ольвийской монеты датируются гранью VI–V вв. до н.э. В этом отношении Ольвия, впрочем так же как и Пантикапей, значительно опередила многие другие причерноморские города – колонии греков. Своеобразие утвердившейся в Ольвии денежной системы состояло в том, что в этом городе денежная чеканка в отличие от всех других греческих народов начинается с выпуска не электра или серебра, а меди. Древнейшие из известных нам ольвийских монет были медными литыми. При раскопках Ольвии неизменно находят так называемые «рыбки», или «дельфины» – медные литые денежные знаки в виде дельфина. В дальнейшем «рыбки» вытесняются чеканными монетами обычной формы, но медь продолжает сохранять свое значение.

Весьма интересные сведения о денежном обращении содержатся в дошедшем до нас специально посвященном этому вопросу ольвийском декрете. Из этого декрета мы узнаем, что в первой половине IV в. в Ольвии одновременно обращалась медь, чеканная серебряная монета и электровые кизикины – монета, выпускавшаяся городом Кизиком; в рассматриваемое время в расчетах на внешнем рынке кизикины получили распространение по всему Черноморскому побережью. Главная цель декрета состояла в том, чтобы обеспечить наиболее благоприятные условия для обращения ольвийской монеты и одновременно установить правила обмена ее на другие деньги. Согласно одному из этих правил кизикины могли непосредственно обмениваться на ольвийскую медь. Таким образом, медь и в это время не утратила своей ведущей роли на ольвийском рынке.

Для экономической жизни Ольвии весьма характерно, что ее собственное ремесленное производство давало продукцию не только для удовлетворения нужд городского населения, но также и на широкий сбыт.

Некоторые из вещей так называемого звериного стиля, находимые в курганных погребениях, разбросанных по северочерноморским степям, судя по ряду признаков, были сделаны руками ольвийских ремесленников. Известно также, что в Ольвии вырабатывалась посуда не только греческих, но и местных скифских типов, явно рассчитанная на вкусы местных ее потребителей. Тесное общение Ольвии с окружающими ее племенами способствовало развитию процесса ассимиляции греческих колонистов с местным населением. В первую очередь сильное воздействие греческих форм быта испытали на себе племена, находившиеся в непосредственной близости от города. Геродот называет ближайшее к Ольвии местное племя каллипидов племенем эллиноскифским. В ольвийской эпиграфике несколько позднего времени мы встречаемся с не менее характерным термином «миксэллины», служившим для обозначения, следует думать, достаточно многочисленной группы ассимилировавшегося с греками местного населения. По-видимому, большая часть этого населения проживала в уже упоминавшихся греко-скифских поселениях вблизи Ольвии. Впрочем, как о том свидетельствуют встречающиеся на территории ольвийского некрополя могилы со скорченным трупоположением и скифскими вещами в составе погребального инвентаря, представители местных племен жили и в самом городе. Находившиеся на более далеком расстоянии от Ольвии районы в меньшей степени испытывали на себе эллинизирующее влияние этого города. Здесь оно затрагивало преимущественно лишь верхний слой местного общества – скифскую племенную знать. Находки дорогих художественных изделий греческой работы в богатых скифских погребениях показывают, что племенная знать была главным их потребителем. Прямая и косвенная эксплуатация более широких слоев местного населения сближала ее с ольвийскими рабовладельцами. 

Со временем наиболее крупными центрами античной цивилизации в Северном Причерноморье стали также Херсонес (район Севастополя), Феодосия, Пантикапей (современная Керчь), Фанагория (Таманский полуостров), Гермонасса (г.Тамань), Горгиппия (центр Анапы), Танаис (низовья Дона). Параллельно развивалось множество более мелких очагов жизни, часть которых образовалась в процессе вторичной колонизации и перечисленных крупных пунктов.

Необходимо отметить, что античная колония не являлась колонией в привычном смысле слова. Греки для своих заморский поселений применяли термин «апойкия», то есть выселки. Ему соответствует латинское слово colonia, то есть поселение. Древнегреческие города-колонии были совершенно самостоятельными государствами: ни в экономическом, ни в политическом отношении они не зависели от метрополии, имели свое правление, суды, законы, проводили независимую внешнюю и внутреннюю политику, чеканили собственную монету.

Античные авторы воспринимали этот регион, в первую очередь, непосредственно граничащие с греческими колониями степи Северного Причерноморья и Приазовья, как «Скифию» (и в конкретном этноисторическом смысле, и в расширительном, культурно-историческом), по имении наиболее хорошо известного им народа из числа его обитателей. Зачастую древние писатели именовали скифами широкий круг народов, обитавших в ту эпоху на обширных пространствах евразийского степного пояса и обладавший во многом сходной культурой. Но тщательное изучение употребления этого имени в древних источниках свидетельствует, что себя именовали так лишь обитатели Северного Причерноморья и Приазовья, или даже первоначально только одно племя, в первые века I тысячелетия до н.э. подчинившее себе прочее население этого региона и создавшее на этой основе мощный союз племен, позже переросший в раннегосударственное образование. Греческие поселенцы первоначально вошли в соприкосновение именно с этим народом.

Этноним «скифы» в античной традиции зачастую выступает как прямой синоним понятию «номады». Именно с этим народом в сознании древнего эллина связывались типичные черты кочевого уклада. Античные авторы с глубокой древности знали о существовании достаточно специфичного, кардинально отличного от характерного для эллинского мира хозяйственного уклада и связывали этот уклад именно с обитателями припонтийского региона; при этом они могли и не дифференцировать эти народы (особенно на первых порах знакомства с ними).

Гомер и позже опирающийся на раннюю традицию Каллимах характеризуют киммерийцев и скифов как народы, занятые коневодством, в том числе молочным, что является типичной особенностью кочевого хозяйства. Конечно, данная ими характеристика, при всей ее выразительности и ценности, достаточно лапидарна. Более развернутое описание кочевнического быта и хозяйства скифов дают авторы классической эпохи. Геродот знал наряду с кочевыми скифскими племенами и те, которые вели оседлый образ жизни и занимались земледелием. Это были обитающие преимущественно в западной части причерноморской Скифии скифы-пахари, скифы-земледельцы и также, судя по контексту, принадлежащие к числу скифских племен каллипиды и алазоны. В последние годы, впрочем, было высказано достаточно обоснованное суждение, что интерпретация данного отрывка Геродота нуждается в определенном пересмотре. Как полагает В.И. Абаев, под греческим названием «скифы-земледельцы» в действительности имеется в виду местное ираноязычное название, по созвучию переосмысленное эллинами (или самим Геродотом) на основе греческой лексики. Само же иранское название обозначает «разводящие скот» либо «почитающие скот», то есть не содержит никаких указаний на земледельческую принадлежность его носителей, а напротив, прямо свидетельствует о скотоводческих ориентациях этого народа. Но наряду с ними в Геродотовом перечислении племен, входящих в число скифов, упоминаются скифы-кочевники и скифы царские, без сомнения, номады по хозяйственному укладу. Именно реалии, связанные с укладом этих племен, и доминируют в восприятии Геродотом скифов вообще. Говоря об их обычаях, он не уточняет, к какой части скифов относятся его сведения. Именно о миграции скифов-кочевников (скифов-номадов) повествует он в «исторической» версии предания о происхождении этого народа (Геродот, IV, 11). Выразительно описание скифского быта следующее: «Самое значительное их достижение состоит в том, что никто из тех, кто вторгся к ним, не может спастись бегством, а если они не пожелают, чтобы их обнаружили, захватить их невозможно: ведь они не основывают ни городов, ни укреплений, но все они, будучи конными стрелками, возят свои дома с собой, получая пропитание не от плуга, а от разведения домашнего скота; жилища у них на повозках» (Геродот, IV, 46).

Приведенный пассаж в рассказе Геродота представляет и своего рода преамбулу к повествованию о войне скифов с Дарием, где сведения о жизни скифов подчинены тем же стереотипам восприятия скифов как номадов по преимуществу, если не исключительно. Некие оседлые скифские племена в этой картине не фигурируют вовсе. Поселения, укрепления, храмы упоминаются лишь в связи с нескифскими народами, в земли которых вторгаются персы и скифы. О том, что в стране скифов нет ни посевов, ни обитаемых городов, говорит один из соратников Дария –митиленский стратег Кой (Геродот, IV, 97). С позиций эллинского историка страна «не обжита», в ней невозможно разорить что-либо. Сам царь скифов, по словам Геродота (Геродот, IV, 127), характеризует скифские маневры по заманиванию персидского войска вглубь своей страны как образ жизни, привычный для его народа «в мирное время», то есть как действия, идентичные постоянному перемещению вслед за стадами, а вовсе не как бегство. Тот же царь Иданфирс говорит об отсутствии в Скифии городов и возделанной земли, опасность захвата и разорения которых могла бы побудить скифов к решительным военным действиям. В сумме из всех этих замечаний складывается достаточно выразительная картина жизни кочевого народа.

С данными Геродота перекликаются свидетельства о скифах Псевдо-Гиппократа. Согласно его сообщению, у скифов «нет домов, а живут они в кибитках, из которых наименьшие бывают четырехколесные, а другие – шестиколесные; они кругом закрыты войлоком и устроены подобно домам» (Ps.-Hipp. De aere., 18). Далее следует подробное описание такой скифской кибитки. Завершается этот отрывок сообщением, что «на одном месте они остаются столько времени, сколько хватает травы для стад, а когда ее не хватает, переходят в другую местность». Много сведений в рассказе этого автора о роли верховой езды в жизни скифов и о скифских женщинах и детях – постоянных обитателях повозки-кибитки.

О живущих в припонтийских землях «обитателях кибиток и номадах, которые... питаются молоком и сыром, особенно кобыльим», писал    Страбон    (Страбон,   VII,   III,   7),    отмечавший   к   тому   же идеализирующую оценку эллинами якобы не испорченных цивилизацией народов этого круга. И для Страбона припонтийские номады – это, конечно, прежде всего скифы.

Разрозненные и достаточно краткие сведения других античных авторов на этот счет вполне согласуются с нарисованной картиной: и для них скифы являются народом, чей образ жизни, хозяйство и обычаи целиком подчинены специфике номадизма.

Стереотип подобного отношения к скифам из античной традиции был в полной мере воспринят современной наукой, во-первых, потому, что на ранних этапах скифология развивалась именно на базе изучения античных авторов; во-вторых, подключенные к ней с течением времени археологические материалы соответствующей эпохи из причерноморских степей действительно в целом достаточно хорошо вписывались в уже имеющиеся представления о скифах.

Однако среди исследователей нет единства взглядов на проблему определения социально-культурного типа ранних скифов. Так, Д.С. Раевский отмечает, что «абсолютное большинство скифских древностей из причерноморских степей относится к достаточно ограниченному хронологическому отрезку – к V-IV вв. до н.э, скифская архаика же представлена на этой территории достаточно скудно». В.Ю. Мурзин объяснил это следующим обстоятельством: в эпоху архаики основной территорией обитания скифов были не причерноморско-приазовские степи, а Предкавказье. Исследования последних десятилетий действительно выявили в Предкавказье и на Северном Кавказе достаточно многочисленные памятники раннескифского времени. М.Н. Погребова и Д.С. Раевский предположили, что в эпоху ранних скифов их метрополией являлись прежде всего Кавказ и Предкавказье, откуда и предпринимались значительные скифские вторжения в Переднюю Азию, а также продвижение отдельных групп скифов в разные районы Восточной Европы. Достаточно обширный регион, занятый скифами на этом этапе, впоследствии распадается на несколько культурных областей, каждая из которых приобрела свою специфику. Одну из таких областей и составила причерноморская степь – Скифия в традиционном понимании. Ее обитатели – «Геродотовы скифы» – лучше всего известны по археологическим памятникам IV-V веков до н.э. Данный археологический материал в полной мере соответствует тому представлению о скифах как кочевниках по преимуществу, которое запечатлено в античной традиции и воспринято современной наукой.

Но безоговорочное распространение этого стереотипа на все области расселения скифов и на все этапы их истории, по мнению Д.С. Раевского, неправомерно. Результаты детального исследования раннескифских памятников Северного Кавказа С.В. Махортых, наблюдений М.Н. Погребовой относительно распределения предметов скифских типов на территории Закавказья, изучения В.А. Ильинской, С.А. Скорым трансформации культуры Украинской Лесостепи позволяют говорить о бесспорной преимущественно (если не исключительно) воинской принадлежности скифов. По территории Восточной Европы расселялись воины-всадники, типичные для кочевого общества. Выбор региона для расселения ни в коей мере не определялся ландшафтно-климатическим фактором: мы находим памятники соответствующего облика и в горных, и в лесостепных областях, и даже на границе лесной зоны. Общим для этих регионов является скорее их «негативная характеристика»: все они практически непригодны для ведения кочевого хозяйства. В этих условиях представляется наиболее вероятным, что переселенцы порывали с традиционным для их этнокультурной среды хозяйственно-культурным типом и внедрялись в иные по своей сущности социально-экономические образования. Д.С. Раевский подчеркивает, что именно как воины, а не как скотоводы-кочевники служили они тем обществам, в среде которых оседали. (Д.С. Раевский, с. 34).

Таким образом, тот этнический комплекс, который в представлении греческих авторов ассоциировался с ранними скифами, отражает не столько этническую совокупность, сколько определенный социальный слой. На этом этапе этническая культура ранних скифов, очевидно, только складывалась.

Яркий образ эллинизированного представителя скифской племенной знати дает Геродот в своем рассказе о царе Скиле. Согласно этому рассказу, Скил был сыном скифского царя Ариапифа, родившимся от его жены-гречанки родом из западнопонтийской Истрии. От матери Скил научился греческому языку и грамоте. Унаследовав от отца власть, Скил проявил себя приверженцем всего греческого. Вместе со своей женой-скифянкой он по месяцу и более проживал в Ольвии. Здесь у него был свой, построенный на греческий лад дом, украшенный мраморными сфинксами и грифонами. В Ольвии Скил переодевался в греческое платье и во всем придерживался греческого образа жизни, вплоть до участия в греческих культах. Приверженность к греческим обычаям и религии дорого обошлись Скилу. Как-то раз скифские дружинники Скила увидели своего царя участвующим в вакхическом праздновании Диониса. Когда об этом узнали в находившемся за городом скифском войске Скила, вспыхнул бунт. Восставшие убили Скила и провозгласили царем его брата. «Так, – пишет Геродот, – оберегают скифы свои обычаи и так сурово карают тех, кто заимствует чужие» (Геродот, IV, 80).

Население города и его культура, в свою очередь, также, несомненно, испытывали на себе влияние местной среды, однако в первые века существования Ольвии в облике города, насколько мы можем судить, преобладали еще черты типичного эллинского полиса. Об этом с достаточной ясностью говорят раскрытые раскопками ольвийского городища памятники ольвийского строительного искусства, ольвийская керамика и другие ремесленные и художественные изделия, монеты и надписи; об этом же говорит и все то, что мы знаем о социально-политической структуре Ольвии. Как и во многих других греческих городах, в Ольвии установился строй античной рабовладельческой демократии. Верховная государственная власть принадлежала здесь полноправным ольвийским гражданам, объединенным в народное собрание. Наряду с народным собранием существовал выборный совет. Все известные нам ольвийские декреты издавались от имени совета и народного собрания, осуществлявших, таким образом, законодательные функции и ведавших важнейшими делами внутреннего управления и внешних сношений. Отдельные функции исполнительной власти поручались избираемым на год должностным лицам. Из ольвийских надписей известен целый ряд таких выборных должностей: пять архонтов, шесть стратегов, семь или девять членов особой финансовой коллегии, агораномы, астиномы и др.

Несколько десятилетий тому назад М.И. Ростовцев, рассуждая о своеобразии греческих апойкий Северного Причерноморья в их сравнении друг с другом, высказал следующее наблюдение. По его мнению, Ольвия, в отличие от колоний Боспора Киммерийского, осталась изолированным форпостом греческого мира, окруженным со всех сторон морем чуждых ей многочисленных и постоянно питавшихся извне новым притоком сил племен (Древняя Греция. История. Быт. Культура, с. 81-82). Не вызывает сомнений, что данное положение справедливо не только для Ольвии, но и для других полисов Причерноморья. Все они, находясь на краю степного коридора, были непосредственным образом сопричастны его историческим судьбам. В греческих государствах этого региона находили свое непосредственное отражение все сколько-нибудь значительные социально-экономические, демографические и военно-политические сдвиги, происходившие в среде воинственного кочевого мира. В настоящее время этот тезис подтверждается целым рядом вполне достоверных наблюдений и исследований.